Роман… С Ольгой

— Это гормоны, да?

Это дело чести, «любименький мужчина»!

— Какие ещё гормоны?

— Ты теряешь над собой контроль раз в месяц, потому что…

О, да ты герой! Разобрался с женским циклом — считай, познал жизнь и приноровился к виткам судьбины.

— Я хочу домой.

И это истина! Его мать хозяйничает у меня в квартире, что-то перекладывает, копается в личных вещах, подкладывает заговор-траву, колдует, ставит ловушки для моего безумного либидо. Свекровь наконец-то определилась с выбором, тотчас же перешла на тёмную сторону и в кои-то веки начала играть в открытую.

— Она… — пытаюсь что-то там начать, но Юрьев моментально перебивает.

— Не действуют её приёмы, — внезапно прыснув, отвечает. — Ей бы поднатаскать свои умения на шабашах или женских форумах, которые она когда-то пренебрежительно высмеивала, а сейчас безвылазно пасётся там, совершенно не скрываясь. Да только ты такая же, как и была. День — люблю, а на второй день — ненавижу. Поэтому я и спрашиваю про бушующие гормоны. Это патология, любимая? Врожденная или приобретенная? Такой, знаешь ли, показательный симптом неизлечимой хвори? Или ты по жизни, блядь, такая? — а последнее муж выкрикивает, вполоборота повернувшись, демонстрируя свой ровный, идеальный профиль. — Харизма, фишка или долбаная червоточина?

— Не разглядел тогда, а теперь вдруг щуришься?

— Оль, хватит! Это больше не смешно. Я рыдать хочу. Не понимаю, честное слово, что тебе нужно. Готов дать и предоставить всё, но ты хотя бы сообщи, что именно. В чём нуждаешься, чего хочешь, куда мне следует сходить?

— Сходи-ка на х. й, Юрьев, не оглядываясь.

И отвали! Ошмёток мрачного дебила…

У неё великолепные густые волосы. Очень светлый блонд. Блестит, искрит, переливается, фонит, как будто излучает или люминесцирует. Тяжёлые локоны, аккуратные, один в один, волны по всей длине, на концах которых находятся пружинящие вверх и вниз колечки. Смешная детская игрушка с простым названием «йо-йо». Ася Красова — милое нечто, доброе, открытое и незлобивое создание… Не иначе! Нечто из другого мира, потусторонний пассажир, возникший из ниоткуда, а скороспелый брак с красивой нежной барышней — довольно близкий контакт определенной степени. Она инопланетянка, а Красов — стопроцентный извращенец, но большой везунчик. Это ведь третье Костино супружество! Да он ещё, к тому же, и смельчак, не помнящий обид и зла. Мало его девки пользовали. Ладно, чего я, в самом деле? Не завидую, не завидую, но предостеречь девицу всё же не мешало бы. Кортит сказать, что никому из лиц противоположного пола не стоит доверять и не вестись на сладкие слова.

— Ты очень грустная, Олечка, или загадочная, — искоса поглядывая на меня, тихо тянет и вместе с тем поглаживает нежно вздымающийся быстро-быстро маленький животик лежащего с ней рядом и никак не засыпающего Тимки. — Всё хорошо? Смотри, сыночек, не ударь меня, а то… Ну-ну, ну-ну.

Конечно! Кто из нас двоих находится в больнице, в конце концов? Я грустная, потом загадочная, а она здоровая и всегда весёлая? Её порядочность меня за эти дни отменно задолбала.

— Спать хочу, — поэтому в ответ бурчу.

— Не выспалась, да?

Она, действительно, смешной ребёнок.

— Есть немного.

— У тебя бессонница? Что случилось?

Вторую ночь не сплю из-за случайно сбрендившего на почве секса мужа. И виртуальное кровотечение, как назло, не помогло. Не отвадило, но даже… Кое-чем заинтересовало? А Юрьев вынужденно откопал большую упаковку презервативов, умело подогнав резинки под свой здоровый член. Мне кажется, он тронулся умом и окончательно взбесился. Дал слабину, спустил себя с цепи, снял кандалы и вырвался на волю, потом нашёл меня и задался довольно низменной по содержанию целью… Обрюхатить и беременностью привязать к себе. Не уверена в диагнозе по пресловутому ЭмКа и Бэ*, но с головой у «Ромочки», по-моему, не всё в порядке.

— Мне навесили дополнительные обязанности, Асик.

Добавить, что:

«Из-за тебя, малая!» или всё-таки пока не стоит нагнетать?

— Кто?

Ещё одна с богатым чувством юмора.

— Твой лучший муж.

— Костя?

У неё их, что ли, много? Понятно, на какой почве эти двое спелись. Они супругов не считают: то ли не придают значения количеству, то ли школьной арифметики не знают.

— Ась, тебя не там разрезали, — становлюсь в изножье, перекрестив руки на груди. — Можно взять? — кивком указываю на ребёнка.

— Тебе — да, — как гордо, почти высокомерно задирает нос и громко заявляет!

Очень интересно. А кому нельзя?

— У меня привилегированное положение? Не припоминаю, чтобы я тебе платила. Это в долг?

— Ты крёстная, — глубоко вздохнув, с явной неохотой отодвигается от сына. — Бери, пожалуйста!

А она до кучи и шальная!

— Асик, ты под седативным?

— Мне надоело тут находиться. Противно и воняет. Очень мерзко. Я насквозь пропиталась этим запахом, — усиленно разглаживает простыню. — Лекарства не могу выносить. Отсюда никуда не выйти, там не повернуться, а по коридору не пройти. Я уже хочу двигаться, ходить, а мне разрешают лишь сидеть и то недолго, несколько минут стоять с опорой и дойти неспешным шагом в присутствии сопровождающего мой променад лица в ту комнату, чтобы быстренько принять душ, сделать все дела и успеть вернуться в насточертевшую кровать. Сильно раздражают обходы, врачебная учтивость, почти заискивание и пресмыкание перед мужем. Он повторяет, что готовит иск, а доктора волнуются.

Вот это понимаю! А Красов с Никитой, видимо, усердно взялись за реорганизацию государственной медицины. Вдруг у «пацанов» получится и что-то выгорит, хотя Юрьев в этом сомневается и только улыбается, подмигивая мне и Сашке. Он слишком прагматичная натура, к тому же столкнувшаяся с беззаконием и не сошедшаяся в вопросах наказания с юридической неповоротливой системой.

— Так третий день всего лишь, — я вместо понимания скулю. — Нужно потерпеть и подлечиться. Сидеть — уже неплохо, ходить по коридору — скоро разрешат. Ась, ты не вредничай, пожалуйста. Дай мужу выдохнуть. Сорок — это ведь не двадцать. К тому же, если Красов злой, так и нам с ним тяжело живется. Войди в наше положение, дорогая.

Мне вот перепало руководство. Поистине, как говорится, с барского плеча. Шеф назначил «вчерашнюю блаженную» с диагностированной социофобией временно исполняющей обязанности начальника со всеми вытекающими отсюда последствиями и привилегиями. Он дал мне право подписи везде. Фролов с ума сойдёт, когда узнает, какими я отныне правами обладаю. Хм? Так это значит, что и Юрьев у меня в кармане, а временами на коротком поводке.

— Он волнуется. Вот этот паучок, — бережно подбрасываю крестника, — у него на шее, а маленькому однозначно не хватает материнской вкусной сиси.

— Я грудью не кормлю.

— Это образно, — я же, подкатив глаза, цежу.

Она всё очень точно понимает. Не съязвить — не подъе.нуть. Жизнь её исправит, пострижёт, причешет и даже задолбает. Так горько говорю, как будто бы всем естеством такого этой девочке желаю.

— Мне очень жаль, Олечка. Ты права, день — третий, но я уже с ума схожу, словно сто лет увальнем лежу. Здесь скучно. Нечем заняться.

Да уж, не курорт, но, откровенно говоря, она сама во всём виновата. Раньше бы обратилась, знамо, отделалась тремя дырочками на пузе, а то и таблеточками насытилась и быстро отключилась. А так — постельный режим и покой, который некоторым, увы, но только снился.

— Ты сидишь здесь, со мной, а мне неудобно…

— Неудобно, что ты лежишь? — наклоняюсь, чтобы взять Тимошу на руки. — Побудешь со мной, детка? А что такое? — мальчишка тут же поджимает губки и моментально начинает увлажнять глаза. — Ты не в духе, барбосик?

— Барбоси-и-и-и-к, — пищит вдруг молодая мать. — Боже мой, Олечка, как я испугалась, — закрыв двумя руками рот, вопит себе в ладони. — За сыночка! Я думала, умру.

Это что ещё за новости?

— А именно? Чего ты испугалась?