Роман… С Ольгой

— Костя отдал его, — шипит, от лица не убирая рук. — Не прощу ему!

Гроза в раю? Мне, как большому специалисту, всё с первой ноты стало ясно! Ася Красова, похоже, подхватила наркотический угар. Ни за что не поверю в то, что её муж кому-то или куда-то, или зачем-то отдал милого мальчишку. Что она лепечет? Стоит расспросить или замять, забыть и перевести стрелу?

— Какие-то люди живут на старом маяке, Олечка. Они забрали Тиму.

— Угу? — раскачиваю на руках собирающегося с силами мальчонку и, повернувшись к ней спиной, направляюсь к панорамному окну, через которое можно посмотреть на мир пусть и не весь, но для мелкого определенно интересный. — Но сейчас-то он здесь.

— Да.

— Значит, это была вынужденная мера.

— Я понимаю, но…

Она сирота. Юрьев рассказал её историю. Болтлив козёл не в меру. Возможно, исключительно со мной, а с остальными просто держит марку. У Аси нет родителей. Зато имеется большая тайна появления на свет, взросления и превращения в красивую девицу.

— Ты знаешь, я представила — всего лишь на одно мгновение, — что сына на руки не берут, а он кричит-кричит и извивается. Кушать хочет или что-то детку мучает, газики или зубки, а эти люди просто пялятся, смеются и тычут в барбосёнка пальчик. Я была готова Красова убить!

О, как! Убить? Ещё одна заморенная собственным супругом дама?

— Асик…

— Асик! — теперь она хохочет.

— Не нравится?

— Меня так никто не называет.

Я буду первой! Люблю оригинальность, эпатаж и несуразицу. Как говорит свекровь, язык мой держится на трёх китах, а я считаю, что этим надо бы воспользоваться и, задрав повыше нос, откровенно возгордиться.

— Не выдумывай, ладно?

— Я стараюсь.

— Недостаточно. Напрягись.

— Оль?

— М? — неспешно потираюсь подбородком о тёплую детскую макушку.

— А мне сегодня цветы доставили.

— Костя обожает широкие жесты, — заглядываю мальчику в лицо. — Твой папа — позёр, барбос?

— Это не от него.

Замечательно, однако сильно настораживает.

— А от кого?

— От Инги.

Вот же… Богачка стелет рушничок и роет ямку для ею же случайно выкопанного топора?

— Подписала, вероятно, карточку? — вполоборота обращаюсь.

— Там очень милые стишки и миниатюрные рисунки. Она снова извиняется.

— А ты?

— Я позвонила, поблагодарила и попросила проведать меня, как только у неё появится возможность.

Стало быть, уже простила?

— Пусть что-нибудь вкусненькое захватит, — хмыкнув, отвечаю. — С пустыми руками к болеющим непринято ходить. Ась, а ты вообще зла ни на кого не держишь? — таращусь прямо перед собой, обеими руками прижимая Тимку.

— Мама Аня говорила, что люди — не злые, просто…

Жилищный вопрос их, видимо, испортил? Как некстати-то. Вспомнилось и никуда не исчезает. Классик был очень мудр и чрезвычайно прозорлив, а мы по-прежнему глупы, хотя много полезно-бесполезного читаем, но ни черта не понимаем, а к пониманию ни на йоту и не приближаемся.

Три дня прошли, словно этих суток не бывало. Юрьев пашет, изображая деятельность, при этом строчит сообщения, забрасывает ими чат, а я, как обожравшаяся молодой листвы, похожая на любительскую колбаску, гусеница, разминаю толстые бока, валяясь поперёк кровати:

«Ой, какой же он дура-а-а-а-к!».

Громкий, уверенный, ритмичный стук в полотно двери немного отрезвляет и вынуждает голову от матраса оторвать.

— Добрый вечер! — шёпотом здоровается Костя, придерживая под головку спящего на его груди ребёнка. — Разбудил?

— Его нет, — смотрю начальнику в глаза и почему-то улыбаюсь. — Я не спала.

А если без лишней скромности — я нагло скалюсь!

— Я к тебе.

— Что ты хотел? — не пропускаю и не приглашаю внутрь.

— Позволишь? — шеф делает широкий шаг и прижимает спинку крестника к моей груди. — В чём дело?

— Нет, — никуда не двигаюсь и не прогибаюсь. — Уходи.

— Юрьева, конец игры. Оль, честное слово, это даже раздражает…

— Костя, будь добр, возвращайся к себе. У меня ничего нет, угостить нечем, а муж отсутствует. Пока твоя жена в больнице, ты шаришься по гостиничным этажам, отыскивая номера, в которых…

— Завязывай и впусти меня. Если нас послушать, так можно черт-те что вообразить.

— Иди к жене, — настаиваю, откровенно издеваясь.

— Никто не поверит, что у нас с тобой были отношения или ещё чего. Какого…

— Мужа нет дома, Костя. Ты завалил ко мне и прешь напролом, ни черта не замечая. Что надо?

— Посиди с ним, — протягивает мне ребёнка. — Я хочу съездить домой, чтобы забрать некоторые вещи. Мы с Тимофеем задержимся в этом месте на очень неопределенный срок. Того, что я взял, оказалось недостаточно.

Не предусмотрел, по-видимому? Да как же так?

— С чего такие мысли?

— Асе удалили правый яичник, Юрьева. Её операция не простая и…

— От меня-то что ты хочешь, босс?

— Присмотри за сыном, пока я не вернусь.

Теперь я стала крёстной, дешёвой нянькой, сестрой-хозяйкой и той, на которую шеф может всё, что угодно, возложить?

— Жена знает?

— Да. Ты о чём?

— О том, что ты ещё раз отдаешь ребёнка.

— Ася не возражает. Лёль, Тимофей — мой сын и я его не отдавал. Она не поняла. Температурила и кричала. Чего только в лихорадке не увидишь!

— И что? Объясни, но только так, чтобы она шёпотом не спрашивала у меня, не бывшая ли её сыночку к себе взяла. Она его мать, а ты, вроде как, законный муж, причем с финансами и связями. Девчонке тяжело с таким тягаться. Какие же вы сволочи, мужики!

— Не начинай. Я не Юрьев, церемониться с тобой не буду, поэтому скажу, что думаю и как есть.

Пожалуй, обойдусь. Пусть оставляет мальчугана и проваливает.

— Он наеден, искупан и переодет, — он гладит детскую макушку. — Блин, не хочу с ним расставаться.

— Разберусь. Свободен!

— Он спит и…

— И? — я аккуратно принимаю мальчугана, который приоткрывает тёмный глазик и сонно смотрит на меня. — Тише, детка, я сейчас положу тебя.

— Вернусь завтра утром. Буду очень рано.

— Не гони. И не беспокойся, я не передам барбосика Фролову. Мать всё же лучше, чем отец. Если ты писюше ничего не разболтаешь, то проблем не будет. А Юрьев знает?

— Нет.

— Не боишься, что твоя охрана взбесится и поднимет бунт? — поднимаю бровь. — Ему стоит сказать. Он планирует сегодня вернуться домой, по крайней мере, об этом написал в последнем сообщении. Приедет, а тут…