Роман… С Ольгой
Шрифт:
Поэтому я вздрагиваю и повожу плечами:
— Перестань! — дёргаюсь в попытках скинуть со спины скулящую о чём-то мать.
— Не уезжайте, — мои попытки, мольбы и просьбы о свободе, к сожалению, не имеют нужного эффекта, зато она сильнее обнимает и, всхлипнув жалко, умоляет. — Ромка, побудьте без нас, посидите вдвоём, пообщайтесь, но только… Там ведь дождь идёт! Куда вы поедете? Дороги развезло, да и настроение к путешествиям не располагает. Под монотонный рокот можно только спать. Вот и…
Она пытается уложить меня с женой в кровать? Считает, что раз у нас скандал на грёбаном скандале,
— Пап, привет, — тормошу отцовское плечо, будто бы специально отставленное для этих целей. — В чём дело? — наощупь вытягиваю из кармана домашних штанов пачку сигарет и вложенную внутрь зажигалку.
— Дай покурить, — как зависимый от запрещённого продукта, таращится на то, что я внизу вращаю.
— Нет, — с отказом отхожу и выставляю руку, сформировав невидимый барьер.
— Ромка-а-а, — скулит отец.
— Нет, я сказал, — вынужденно прячу никотиновый манок. — Вы уходите?
— В гости пойдём, — гордо заявляет.
— Это я уже понял, только не догнал, какие гости в семь часов утра и в твой день рождения.
— Именно! Прекрасный повод.
— Для чего?
— Пообщаться со старыми друзьями, — оттолкнувшись от худой поддерживающей крышу деревянной колонны, отец поворачивается и становится ко мне лицом, упёршись в тот же брус спиной. — Ты встал не с той ноги?
— Отнюдь…
Настроение было более, чем благодушным, пока не встретил мать на кухне. Всю ночь с женой мы провели, если можно так сказать, в медленной любви. Не знаю, что в мозги пришло — и ей, и мне, — но то, что происходило на противно скрипящей небольшой по ширине кровати, следует считать загородным примирением. Надеюсь, что по возвращении домой, мы с Лёликом с того же места и начнём. С того, на котором остановились в шесть утра. Жена откинулась и грубо застонала:
«Юрьев, бля-я-ядь…».
И тут я понял, что, как говорится, пора и честь знать. Лениво сполз с растерзанной дикой страстью, пристроил зад к стене и, заграбастав подрагивающее из-за накатывающей волнами истомы тело, притянул жену к себе, зафиксировав в удобном для обоих положении, стал, как завороженный, шептать:
«Спать, спать, спать…».
«Не подмыться, не привести себя в порядок. Испачкал этой липкой дрянью. Боже, у меня кожа от тебя горит. Юрьев, ты такая озабоченная сволочь…» — хрипела Лёля.
«Я ещё и блядь» — хихикнув, зачем-то напомнил ей о том, про что она скулила, когда ловила новый кайф, находясь в очень провокационной позе, в которой я её…
— Ты всё правильно делаешь, — поглядывая исподлобья на меня, внезапно говорит отец.
— Да? — возможно, папа тоже прав, да только, откровенно говоря, я вот ни черта не усекаю.
— Не позволяй свекрови вмешиваться. Её дело — сторона!
— Свекрови? — специально переспрашиваю. — Вмешиваться? Куда?
— Я говорю так, чтобы до тебя дошло. Скажу «Марго» и ты посчитаешь, что речь идёт о маме, но у тебя есть жена, а родители не вечны, Ромка. Хочешь простой пример?
Сейчас, наверное, намекнёт, что в скором времени от нас уйдёт?
Не позволю это обсуждать с утра пораньше. Иду на перехват и предвосхищаю свой же собственный вопрос.— Ты ведь был тогда в квартире?
— Тогда? — папа опускает голову. — О чём ты?
— Уверен, что ты прекрасно понял, про что я говорю. Припоминаешь, как вы настойчиво хотели порадовать меня. Ещё бы! Такой великолепный повод — сын вышел из СИЗО и почти не пострадал. Мы за каким-то хреном попёрлись в супермаркет…
— Мама сказала, что в доме закончилось вино, — пространно начинает батя.
— Ты, что ли, выпил? — подмигнув ему, молниеносно отступаю в фразах и сразу же меняю рекогносцировку. — Пока шло следствие, вы, ребята, вечерами квасили, как не в себя?
— Был, сука, бесконечный праздник. Не каждый год единственный ребёнок мотает трудный срок. Ты сидел, сын. Твоя жена с ума сходила и тихо ненавидела нас. Девочка считала, что мы недостаточно старались, чтобы вытащить тебя. И…
— Я помню, как на полпути мать что-то вспомнила и заторопилась назад. Мол, Оля не сможет присмотреть за тем, что Марго оставила на газовой плите. Вы студень, видимо, варили. Но ты остался и был со мною рядом, а потом вдруг так же неожиданно стал спешить домой. Короче…
— Решил сегодня обновить архив недополученной информации?
Сука! Он ведь прячет взгляд? Словно что-то знает? Или мой старик сейчас, действительно, не понимает, о чём я говорю, но играет, припоминая своё профессиональное прошлое?
— Она стегала Олю моим ремнём, а я… Пап?
Теперь он странно возится и дёргает руками.
— Ты меня с днюхой, между прочим, не поздравил. Сын называется, — обиженно, но смешно скулит. — О, смотри-смотри! — кивает через моё плечо. — За нами девочка следит.
Я быстро оборачиваюсь, но замечаю лишь раскачивающуюся шторку и замызганное оконное стекло.
— Не вспоминай об этом, — неожиданно шипит отец, транслируя простой посыл в мой каменный затылок. — Слышишь?
— За что она её? — прикрыв глаза и крепко стиснув зубы, настаиваю на своём. — Это было чересчур жестоко. Я вступился, да только…
— У Лёлечки остались шрамы? — батя хлопает моё плечо.
Всё обошлось, конечно. Но несколько ночей мы вынужденно спали с ней на животе и на боку. Помню, как дул на непрерывно сокращающуюся кожу, смочив свой палец собственной слюной, водил по вздувшимся каналам, облизывал, сосал и… Черт возьми, я плакал! Давился и икал, но закрывал ладонями свой рот, стараясь не произносить ни звука, чтобы не испугать и так не находящуюся в подобии сознания слишком слабую жену.
— Разве что на сердце. Однако есть вопрос! — снова обращаюсь к отцу, пристально смотрящему куда-то вдаль и сосредоточенному на чём-то архиважном.
— Мать была права, сынок, — тяжело вздохнув, спокойно произносит.
— Избивая мою жену?
— Она пришла в себя?
— Кто? — а я, похоже, в гневе захожусь. — Что ты мелешь? Твою мать!
— Она в порядке?
— Нет! — шиплю. — Ежедневно воюю с женщиной, которую люблю. Так в чём тут правота? Лёльке не хватает моей ласки, она, как одичавшая зверушка, с опаской следит за тем, что я с ней вытворяю. Она! Это мать изнасиловала мою жену!