Роман… С Ольгой

Забывал, что нужно двигаться.

— И?

— Восхищался.

— Вот как? Это очень необычно.

Необычно! Сколько уже времени прошло? Всё те же десять сучьих лет. В какой-то непростой момент, на одно лишь жалкое мгновение, внезапно показалось, что Лёля больше не способна на откровенный разговор глазами, что она скрывается, когда то и дело опускает веки, будто бы чего-то там стыдится или просто ненавидит. Ненавидит только лишь меня. Из-за чего? Из-за того, что я, как и они, как те уроды, как те, кто издевался над женой. У меня ведь тоже есть член и яйца. Временами я бываю очень резок. Грублю, рычу и матерюсь. Способен, вероятно, выказать насилие. Имею намерение обидеть и без того обиженную жену. Чтобы не смущать, я предпочёл «себя скрывать». А ещё…

— Оль, я не соврал, когда сказал тебе о том, чего боюсь.

— Угу.

— Угу? — склонившись над её коленями, касаюсь кончиком носа нежной кожи.

— Я поняла.

— Поняла?

— Будем повторять слова?

— Нет, — наглея, подключаю губы и язык.

— Юрьев, отвали.

— Почему?

— Мы перевыполнили план по близости на пять лет вперёд. На сегодня хватит и потом…

«Где мой кот?» — простой вопрос, способный поставить возбужденного и заточенного уже на скорый секс мужчину в глухой, безвыходный тупик.

Где же этот чёртов кот, старик?

Глава 20

То же время

— И где он был? — выпуская в сторону никотиновый дымок, с пренебрежительной кривой усмешкой спрашивает «Сашенька» Фролов.

Да под кроватью! Разбойник, как после оказалось, не далеко от нас ушёл. Толстая кишка у мальчика тонка, да мозгов и хитрости пока что маловато. Паштет развлекался, играя с небольшими по объёму пылевыми катышками, собравшимися возле плинтуса в углу. Кот разгонял их до огромной скорости между мелких лапок, сильно посеревших от дачного колорита, а после резко тормозил, подключая усы, нос и толоконный лоб, пока мы с Олей, заведённые и полуголые мотались, рыская по дому, при этом особо не стесняясь в выражениях, «миленько» собачились и обвиняли друг друга в том, что не уследили за глупеньким котёнком тире безмозглым шерстяным ребёнком, над которым необдуманно взяли шефство несколько недель назад. Последнее произошло исключительно:

«Из-за тебя! Из-за тебя, скотина ты тупая!» — визжала перевозбуждённая женщина, выдирая пальцами запутавшиеся волосы у себя на голове. — «Паша-Паша, где же ты? Кыс-кыс, малыш. Иди ко мне. Ко мне, кому сказала?».

А я, придурок, имел неосторожность ей напомнить, что:

«Павел — не собака, а котяра, который привык гулять сам по себе»; а затем зачем-то углубился в воспоминания о том, как она отчаянно желала распанахать парня от горла до анального отверстия, чтобы наживо вырвать детородное жало из кошачьих чресел. За несвоевременное изложение моментально удостоился ощутимой серии физических толчков в плечо и словесных оскорблений, из которых «кретин и идиот» были наиболее необидными и простыми. Даже так? Подозрительно, что из Олиного лексикона выскочили любимые «палач», «убийца» и «вампир». И в тот момент я стал подозревать жену в случайном матерном косноязычии. Наслушался тогда по самые раздувшиеся помидоры, как у нас здесь говорят.

Однако зарядить писюше о том, где в тот момент скрывался борзый бузотёр, — всё равно что признать свой однозначный проигрыш и полнейшую несостоятельность в благородном деле сыска. Как бывший сотрудник правоохранительных органов, отставленный согласно рапорту капитан полиции, позавчера я зарекомендовал себя, как «отвратительное полное ничто». Так кричала в бездну Лёля, когда, широко раздвинув ноги и выставив мне на обозрение призывный голый зад и розовую щель, в которую я хотел был засадить ей по воспалившиеся от крика гланды член, искала озабоченного Павлика в промежутке между полом и здоровым стеллажом с кастрюлями, стоящим в углу на кухне рядом с газовой плитой.

А потому:

— Догнали каторжника возле выхода.

— О, как! — счетовод, похоже, мне не верит.

Да нет же! Сашенька просто-напросто поддерживает очень глупый разговор.

— Мы нализались, Фрол? — прыскаю, задыхаясь никотином.

— Говори о себе. Потому как я нахожусь в полном сознании, хотя желал бы отойти в астральное пространство. Ибо у меня охерительные планы на оставшуюся часть, чего уж там, до усрачки скучного вечера. Не отвлекайся, Юрьев. Что было дальше? Я правильно понимаю, что котёнок собственными силами добрался до ворот?

— Угу!

— От всей душонки потоптал маменькины овощные грядки?

Он — нет, мы — да! Голая жена скакала, как необъезженная кобыла, перепрыгивая через помидорные кусты, ломая баклажанные ростки. Играла ведьму? Ей бы в ту минуту предложить метлу и ступу, так, полагаю, мы бы сорвали продолжительные аплодисменты и вышли пару-тройку раз на «браво» и благодарственный поклон. У Лёльки случился нервный срыв, а в женской голове бесконечным сериалом транслировались сцены из криминальной кошачьей жизни, в которой Паштету выцарапывают глаза взрослые и жестокие на расправу особи его же рода-племени, к которым он хотел пристроить маленькую письку, чтобы:

«Что-то там доказать! Состоятельность, Юрьев? Господи! Да на черта она кому нужна?»…

— Пощипал травку.

— О, да! Это они любят. У Марго кошачья мята по углам растёт?

А хрен его поймёт! Никогда особо не озабочивались натуральным хозяйством, которое старики там развели.

— Наверное, — пространно отвечаю. — Там много чего есть.

Правда, из имеющегося я помню исключительно редис, маленькие помидоры, пупырчатые острые огурчики, пахучий молодой картофель, покоцанную слизнями капусту и зелёный горох.

— Короче, вы, я так понимаю, едва успели? Ты выставил руку и захлопнул дверцу, а потом нравоучительно заметил: «Куда же ты, сынок?».

Тут Сашка прав. Когда я вытащил котёнка за случайно высунувшийся из-под кровати хвост, то пару раз легонько щёлкнул безобразника по носу, перед тем как передать ни черта не понимающую живую игрушку заплаканной, подскакивающей от нетерпения жене.

«Держи!» — опять провёл живым пушистым носовым платочком по её мокрым, с засохшими солевыми линиями от обильных слёз щекам и притянул голую к себе с дебильными словами. — «Оль, я кончу, если ты не прикроешь наготу. Ты не могла бы…».

И снова, как по написанному, огрёб сухое:

«Идиот!»…

— Почти, Сашуня. Не в «яблочко», но довольно близко.

— По-прежнему в «молоко»?

Причмокиваю и покачиваю головой:

— Снайпер ты так себе, Фролов.

— Не всем на Оленьку везёт, — он ляпает и тут же захлопывает свой чёрный рот. — Извини, перегнул.

Вот-вот! Держи подобную херню, как говорится, при себе.

— Паштет пытался протаранить серым лбом железную калитку, — упёршись локтями в перила, на землю стряхиваю пепел сигареты. — Царапал прутья и мяукал.

— Видимо, от Юрьевых устал. Укатали беспокойные родители молодого шерстяного котана.

— Я серьёзно, Саша, — опустив пониже голову, к себе заглядываю в раскрытый на две верхних пуговицы ворот белой выходной рубашки. — Его не так просто поймать.

— Дикий, что ли? Под стать хозяйке?

— Он нормальный пацан. Заканчивай херню травить. Я решил поделиться впечатлениями, а ты ржёшь, как ненормальный.

— Пацан? Ну-ну! А ты, кстати, в том уверен? Уж больно мальчик резвый. Кстати, эта братва способна преподнести очешуительный сюрприз, подложив тебе в кровать слепых котят. Мол: