Роман
Шрифт:
Уложив в кузовок большой гриб, Роман раскрыл складной нож и аккуратно срезал остальных «членов семьи». Где-то недалеко стала куковать кукушка.
«Ну-ка, сколько ты мне отпустишь?» – подумал Роман и стал считать вслух:
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть.
Кукушка смолкла.
– Немного! – усмехнулся он, вставая и вешая кузовок с первой добычей на плечо. – А впрочем, за шесть лет можно ох как много успеть, Роман Алексеевич! Если, конечно, не лениться.
Слева аукнула Аксинья.
Ей тут же ответили дядюшка и тетушка.
Роман никогда просто так не откликался. Все знали эту манеру, и никто повторно не стал кричать.
Солнце уже поднялось и светило сверху, пронизывая белоствольный лес теплыми лучами. Среди берез было спокойно и свободно. Грибы попадались
Сейчас в этом чистом утреннем березняке он опять вспомнил Зою, их встречи, поцелуи и объятия. Тогда, три года назад, он абсолютно был уверен, что это будут первые и последние познанные им женские губы, что Зоя станет его единственной женщиной, настоящим другом и опорой. Теперь вся былая уверенность, все его надежды и искренние порывы казались детскими, по-мальчишески наивными и опрометчивыми. Красивое Зоино лицо стояло в его воображении, Зоя улыбалась, грациозно сидя на лошади, и в этой ослепительной завораживающей улыбке был крах всех надежд и порывов.
Только теперь он понял, в чем он ошибся и чего не смог разглядеть в Зое. Неожиданно на ум пришла эта история с грибной поляной. Роман, усмехнувшись, подумал, что он, как мальчишка, нашел волшебную Зою и, оставив ее, решил вернуться, чтобы забрать уж наверняка, но лес не пустил его к ее душе. Его ошибка была в том, что он оставил ее, не решившись взять все сразу. А не смог разглядеть он в ней то, что была она целиком дитя Леса, Леса по имени Жажда Желаний, и этот Лес навек сохранил ее.
«Она и тогда уже поражала меня своей жадностью к новым переживаниям, к новым поворотам наших чувств. Постоянно, ежеминутно она хотела нового, она жгла огонь нашей любви, бросая в него все новое и новое, ибо только новое могло поддерживать пламя. А теперь ей нечем кормить огонь. Все сожжено, и нового нет больше… Но, Боже мой, какая жажда была в ней, какая жажда желаний!»
Прямо перед ногами Романа из травы выглянули три красные шляпки. Роман срезал грибы, но все три подберезовика оказались гнилыми, несмотря на прелестный цвет и форму.
«Так и человек, – усмехнулся он, отбрасывая прочь изъеденные червями грибы. – Никто не знает, что у него внутри. А красота… это такое искушение, такая сила. Она может скрыть многое. Но и простить за нее можно многое».
Где-то далеко слева послышалось ауканье.
«Надо бы поближе к ним держаться, – подумал Роман, – а то будут ждать меня».
Он шагнул влево и пошел по красивой естественной аллейке, но вдруг услышал поблизости какие-то странные звуки. Словно кто-то плакал или хныкал как-то глухо и неразборчиво. Роман осторожно двинулся на звук и вскоре стал различать что-то впереди, меж березовых стволов. Он пошел еще тише и осторожней, прячась за березами. Через шагов двадцать он остановился за развилкой толстых берез.
Отсюда ему открылась небольшая прогалина, на которой лежал мертвый лосенок. Поперек лосенка пристроился матерый волк. Положив передние лапы на разорванный, кровавый живот лосенка, он с жадностью отрывал куски потрохов и, не жуя, быстро проглатывал с каким-то омерзительным всхлипывающим стоном. Серая, приплюснутая сверху голова волка напоминала булыжник, мутные желтоватые глаза казались незрячими. Узкая, словно щучья, морда была вымазана в крови.
Затаив дыхание, Роман смотрел, и чувство омерзения овладевало им. Побелевшими руками он осторожно вытащил из кузовка складной нож, опустил кузовок на землю.
Волк вцепился в край ребер, дернул, отчего туша лосенка тоже дернулась. Кости захрустели под его зубами. Роман сжал нож правой рукой. Во всей этой сцене кровавого пиршества среди белоствольного, залитого светом леса было что-то омерзительно-непристойное. Эти утробные всхлипы, этот хруст молодых костей, эти бессильно отброшенные копыта и, наконец, эта серая голова-булыжник с глазами убийцы заставили Романа содрогнуться от ненависти.
Не помня себя, он поднял
вверх кулак с ножом и с пронзительным криком бросился из-за берез на волка. Вялый и малоподвижный до этого, волк мягко спрыгнул с туши и, злобно клацнув кровавыми зубами, побежал от Романа в глубь леса. Хвост его, толстый и неподвижный, как полено, волочился за ним. Волк бежал не очень быстро, мягко перебирая лапами, подбрасывая худощавый зад и часто косясь на Романа, который, наоборот, несся изо всех сил, держа руку с ножом наготове.Видя, что противник не отстает, волк перестал оглядываться и прибавил ходу. Серое длинное тело его стало еще длиннее и как бы распласталось над землей. Расстояние между ними стало расти, Роман начал уже замедлять бег, но вдруг волк резко остановился и, развернувшись мордой к Роману, присел на напружинившихся лапах. Это было так неожиданно, что Роман тоже остановился.
Шагов десять разделяли их.
Зверь смотрел на человека желтыми глазами, скаля рот и слабо рыча. Хвост его поджался к ногам, словно пружина для прыжка. Роман облизал пересохшие губы и медленно двинулся к волку. В душе его не было и тени страха, желание схватки переполняло Романа, каждый мускул его был напряжен, кровь отлила от лица, сердце гулко стучало. Волк присел ниже, зарычал. Морда его и передние лапы были запачканы кровью.
Роман шел на него.
Зверь слегка подался назад и с резким хриплым выдохом бросился на Романа. Прыжок его оказался настолько стремительным, что Роман лишь успел выставить вперед левую руку, в локоть которой мгновенно вцепились волчьи зубы. Пошатнувшись, отступив назад, но не опрокинувшись, Роман изо всех сил ударил волка ножом в бок, короткое лезвие словно провалилось в пустоту. Волк мгновенно выпустил локоть и, вывернувшись, схватил зубами у предплечья руку с ножом. Роман в свою очередь схватил его левой рукой за загривок и упал на него. Волк завертелся всем телом, рыча и сжимая руку так, что Роман вскрикнул от боли и со всей силы ударил левым кулаком волка по голове. Волк выпустил руку. Роман тут же ударил его ножом по морде, потом по голове, схватив при этом левой рукой за шею. Но нож не вошел в эту плоскую широкую башку и, скользнув по ней, словно по булыжнику, рассек Роману палец на левой руке. Это придало силы и ненависти: не по-человечески зарычав, он прижал скалящуюся и кусающуюся голову волка к земле левой рукой, а правой стал наносить удары ножом в светло-серый бок. Волк задергался, вывернулся из-под руки, зубы его вцепились в бок Романа. Не щадя пальцев, Роман схватил его за морду, отстранился и со всего маха ударил ножом в широкую шею. Короткое лезвие ткнулось во что-то твердое, словно в камень. Волк задергался всем телом, силясь вырваться, но Роман ударил еще, еще и еще, всаживая нож в шею зверя. Лапы волка вытянулись, словно ища что-то в траве, он захрипел и задергался уже бессильно, беспорядочно. Роман держал его до последнего, непрерывно нанося удары и, когда наконец это серое лохматое тело затихло, вытащил нож и в изнеможении упал на спину.
Бесконечные березы уходили в высокое синее небо, неразличимые листья слабо шелестели, солнце играло в их зелени.
– Я убил тебя… – хрипло прошептал Роман. – Я убил, тебя, убийца…
Глаза его наполнились слезами, березы, небо, листва – все смешалось в них.
– Я убил, – шептал он, плача и смеясь. – Я убил, тебя, убил.
Истерическая дрожь стала овладевать его телом. Раскинув окровавленные руки, правая из которых еще сжимала нож, Роман дрожал, всхлипывая. На лице его содрогался каждый мускул, в голубых, широко раскрытых глазах стояли слезы, а побелевшие губы все шептали:
– Убил… я убил тебя, убил…
Вскоре он закрыл глаза и после нескольких минут дрожи впал в забытье, которое было, по-видимому, чем-то средним между обмороком и сном обессилевшего человека…
Он очнулся от тупой ноющей боли. Приподнявшись, Роман сел.
Ныл укушенный бок, болел локоть левой руки. Роман посмотрел на свои руки – они были все в крови. Из рваных ссадин и пореза сочилась кровь, мизинец на левой руке распух и не сгибался. Морщась от боли, Роман сдвинул прокушенный, намокший кровью рукав куртки с локтя и обнаружил рваную рану. Правая рука тоже была покусана, но тут, к счастью, замша спасла руку от волчьих зубов.