Роман
Шрифт:
Оно было прелестным в своем смятении, а выступившие на глазах у Татьяны слезы делали эту прелесть и вовсе неотразимой. Взяв лицо любимой в свои ладони, Роман покрыл его поцелуями и прижался к нему своим лицом, чувствуя на губах Танины слезы. Вокруг обнявшихся было так тихо, словно все: яблони, дом, сирень, трава, лес и небо – благоговейно замерло в их присутствии.
– Я знала, что вы придете, – прошептала Татьяна, – знала.
– Говори мне ты, прошу тебя! – шептал ей Роман.
Улыбаясь и вздрагивая плечами, она покачала головой:
– Нет,
– Ты не смеешь? Ты говоришь мне такое?!
Он взял ее за плечи и произнес в ее смятенное и радостное лицо:
– Я люблю тебя!
Она вздрогнула всем своим стройным телом и, мгновенно покраснев, опустила влажные глаза.
– Я люблю тебя! – произнес он, дрожа и ликуя всем существом.
Татьяна подняла глаза и, встретившись с его полными любви глазами, вздрогнула, как от ожога, но не отвела взгляда.
– Я люблю тебя! – повторил он с таким трепетом, что слезы потекли у него из глаз.
Заметив это, она бросилась ему на грудь и заплакала.
Несколько долгих мгновений они простояли, обнявшись и плача…
– Я нашел тебя! – прошептал сквозь слезы Роман, держа ее лицо в ладонях. – Ты слышишь? Я нашел тебя! Я люблю тебя!
– Я… я люблю вас, – произнесла Татьяна, подняв на него прелестные, полные слез глаза.
Он обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями, и вдруг, упав перед ней на колени и сжав ее руки в своих, заговорил горячо и страстно:
– Прости, прости меня за все! Прости, что жил рядом так долго и не видел тебя, прости, что не решался сказать тебе, что люблю тебя!
Она тоже опустилась на колени и, покорно отдав ему свои руки, произнесла:
– Это вы простите меня!
– Тебя – простить?! – воскликнул он. – Ты просишь у меня прощения? Ты, ангел мой, душа и судьба моя?!
– Простите меня за вчерашнее, умоляю вас, простите…
– Не смей, не смей просить прощения у меня! Я не достоин тебя, твоей чистоты, твоей ангельской души!
– Нет, нет. Не говорите так! – горячо зашептала она с желанием объяснить что-то, но тут же замолчала, встретившись с его глазами.
– Я люблю тебя! – произнес он.
Она смотрела ему в глаза. Лицо ее, казалось, излучало свет радости, целомудрия и счастья.
– Я люблю вас, – сказала она.
– Теперь нам нет жизни друг без друга. Понимаешь ли ты это?
– Понимаю, – участливо ответила она.
Роман смотрел на нее, не в силах оторваться. Благоговейная тишина стояла кругом.
– Понимаешь ли, что мы теперь не можем разлучаться?
– Понимаю.
– Что мы теперь одно целое?
– Да. Одно целое.
– Что наша отдельная былая жизнь закончена, а началась уже другая, совсем другая жизнь? Понимаешь?
– Понимаю.
– А то, что нам нет дороги назад, к одиночеству, к лицемерию, к пошлости и тоске? Это ты понимаешь?
Она кивнула, не сводя с него счастливых глаз.
Он взял ее за плечи:
– Ты будешь моей женой?
– Да, да, да! – зашептала она, и слезы снова брызнули из ее глаз.
Роман обнял ее и зашептал в ее волосы:
– Я назову
тебя своей женой. И буду с тобой всегда, всегда, не отдам тебя никому, никогда. Даже смерти, даже Богу, буду с тобой вечно.Она всхлипывала, прижавшись к нему.
– Где твой отчим?
– У себя. Он приехал с пожара совсем потерянный, какой-то слабый. Он плакал, целовал меня. Он рассказал про твой поступок и был как больной. Я так плакала, я так боялась за тебя… но что-то говорило мне, что все это было чудом и с тобой ничего не случится. Я верила.
– Это и было чудо, – улыбаясь, гладил ее по голове Роман, – чудо, чудо. И ты – чудо. Мое главное, мое самое большое чудо, которое будет длиться вечно.
Он взял ее лицо в ладони и решительно проговорил:
– Идем к нему.
Она вздохнула, на мгновенье смешавшись:
– Я… я опасаюсь за него. Он какой-то подавленный. Никогда не видела его таким. Он лежит у себя. Боже, мы погубим его!
– Не бойся, ничего не бойся, – твердо произнес Роман, поднимая ее за плечи с колен и вставая сам. – Мы должны пойти к нему немедля.
Она кивнула.
Держась за руки, они пошли к крыльцу и вдруг остановились: на крыльце стоял Адам Ильич.
Роман замер. Татьяна сжала его руку, словно держась за него.
Куницын смотрел на них.
Лицо его было спокойным и усталым. Старый шелковый халат был неряшливо распахнут, белая рубашка с расстегнутым воротом виднелась под ним. Прошло томительное мгновение общего молчания.
Наконец, Роман нарушил тишину:
– Адам Ильич…
Но Куницын предупредительно поднял руку, тяжело качнув головой:
– Не надо. Я все знаю.
И, секундою помедлив, продолжил своим глухим голосом, в котором теперь чувствовалась мягкость и некая усталость:
– Я ждал вас, Роман Алексеевич. И тебя, Танюша. Я все знаю… Пойдемте.
Он повернулся и скрылся в дверном проеме. После недолгого замешательства Роман и Татьяна последовали за ним и вскоре оказались в кабинете лесничего.
Здесь было сумрачно. Лишь огонек лампадки голубел перед иконостасом. Адам Ильич молча взял со стола спички и неторопливо стал зажигать свечи на двойном медном шандале, стоящем на краю стола.
– Я ждал вас, дети мои. Я знал, что это случится сегодня, – произнес он, задув спичку. – Я вижу все и знаю все. Я знаю, что вы пришли просить благословения. Знаю, что вы хотите быть вместе.
Он помолчал, с улыбкой глядя на них, потом подошел и, взяв Романа и Таню за плечи, сказал:
– Я счастлив. Сегодня мой самый большой день, самый счастливый день. Сегодня, Таня, ты обретаешь свою половину. Человек, который просит твоей руки, – большой человек. Чудесный человек. Умный, добрый и бесстрашный. Он умеет любить сильнее, чем я. И я счастлив, что такой человек нашелся, что он нашел тебя. А у вас, Роман Алексеевич, я прошу прощения за мой идиотизм, за глупость стариковскую. И еще хотел сказать вам… но нет, нет! После! Сейчас – главное. Скажите мне, Роман Алексеевич, любите ли вы Татьяну?