Романтические истории

Видит — вылез из кусточка

Деревенский мужичонка

Ростом с нынешнего парня.

Как же он дрожал, бедняга!

У него тряслись колени,

Зубы щелкали от страха.

Умолял он о защите,

Горько сетовал и плакал:

— Сжалься, братец многосильный!

Ты спаси меня, могучий!

Защити, Калевипоэг!

Огради от горьких бедствий!

Сбился я с пути в чащобе,

Потерял домой дорогу! —

Калевитян сын любимый

Изогнулся, сгорбил спину

И рукой вокруг пошарил,

Ухватил он мужичонку,

Взял за шиворот, приподнял,

Опустил в свою котомку.

В глубину скатился парень,

Полетел на дно, как в пропасть.

Там за хлеб он зацепился,

Уперся ногой в краюшку.

Тут спросил Калевипоэг:

— Ты чего же испугался?

Почему залез в кустарник? —

И ответил мужичонка,

Пропищал со дна котомки,

Словно квакнула лягушка

Из глубокого колодца:

— Вечерком вчера, на зорьке,

Возле озера ходил я,

В красном ельнике прибрежном

Потерял я вдруг дорогу

И тропинкой безыменной

Вышел ко двору лесному.

У дверей я постучался,

На ночлег я попросился.

Посреди избы огромной

Пламя в очаге пылало,

У котла сидела бабка,

Варево в котле мешала.

А в котле кипело сало,

Суп гороховый варился.

Бабка мне дала похлебки:

«На, — сказала, — да не мешкай,

Поживей работай ложкой!»

Принесла потом соломы

И постель мне постелила

Посреди избы широкой.

Так сказала мне старуха:

«Пошевеливайся, парень!

Лезь в солому, поросенок!

А не то сыны вернутся

Молодые из похода.

Ты при них молчи, как мышка,

Что от кошки затаилась.

Хоть рукой пошевельнешь ты

Или крикнешь ненароком,

Тут придет твоя погибель,

Тут и смерть твоя наступит».

Поклонился я старухе,

Бабке молвил я спасибо

За ночлег, за добрый ужин

Да за ласковое слово.

И зарылся я в солому,

Распрямил бока и спину,

А соломенной подстилки

На троих еще хватило б!

Вдруг развеялась дремота,

Широко раскрыл я веки.

Услыхал я дальний хохот:

От шагов земля гудела,

Гнулись-вздрагивали стены.

Даже ты, Калевипоэг,

Грохоча пятой тяжелой,

Не наделал столько шума,

Хоть шаги твои — от страха —

Вдвое громче мне казались.

Вот в избу ввалились братья:

Оба — выкормыши леса,

Оба — грузны, как медведи.

Старший, ноздри раздувая,

Вдруг принюхиваться начал:

Словно гончая, он нюхал,

Просевал ноздрями воздух.

Так сказал он, так промолвил:

«Ну, бабуся дорогая,

Кто наведывался в хату?

Дух я чую человечий,

Дух людской тревожит ноздри

И щекочет подбородок».

Так ответила старуха:

«Никого здесь не бывало —

Ни зверька, ни человека,

Запах пота человека,

Что тебе щекочет ноздри,

Верно, с воздуха принес ты,

На ветру им надышался».

Тут на стол накрыла бабка,

Братья ужинать уселись:

Миски — в локоть шириною,

Ложки — словно поварешки.

Столько пищи проглотили

Две бездонные утробы,

Сколько пятьдесят не съели б

Пахарей и лесорубов.

А когда наелись братья,

Дополна набили брюхо,

Улеглись они на отдых,

Прямо на пол повалились:

Старший брат у правой стенки,

Младший брат у левой стенки.

Я лежал посередине,

А старуха — на полатях.

Страх замкнул мое дыханье,

В жилах кровь оледенела.

Плотно челюсти сцепил я,

Зубом стукнуть я боялся,

Чтоб меня не услыхали,