Ромашка с шипами
Шрифт:
— У нас не свидание, — говорю я.
— Да.
— Значит, свой билет покупаю я.
— Нет.
Вот упрямый овец!
— Но ты не должен… Я не…
— Если я веду куда-то девушку, я за нее плачу. Все.
Он взял меня за руку и потащил в зал. А я еще думала, что с ним можно договориться!
Артур
Я второй день пытаюсь проветрить голову, но там по-прежнему мутный туман.
Вчера я весь вечер бродил пешком по городу, забрел в неведомые дали и даже умудрился заблудиться. Хорошо, что
А сегодняшний вечер я провел в спортклубе. Покачался, постучал по груше, даже в сауну сходил, что делаю крайне редко. Когда после всего этого меня занесло еще и в фито-бар, я понял, что тяну время.
Не хочу идти домой.
Потому что там, за соседней стенкой, Ева. А с ней — мой любимый племянник. Раздолбай, хулиган и плейбой местного разлива. И они там… точно не в шахматы играют.
У меня все всегда под контролем. И работа, и спорт, и жизнь. В том числе личная. Я не позволяю каким-то там эмоциям глушить мой разум.
Прятаться в спортклубе — это неразумно. Это дурацкие эмоции и непозволительная слабость.
Я себя на этом поймал, взял за шкирку и повел домой.
Ева не за стенкой. Она в подъезде. Естественно, не одна. Рядом с ней распушил перья павлин Никитос. И, насколько я понимаю ситуацию, держит ее возле двери уже довольно долго.
Она не хочет приглашать его к себе. Он не хочет уходить.
Интересно развиваются события… Вчера Ева пустила его без особых раздумий. Что-то изменилось? Мой племянник накосячил?
— Привет, детишки, — говорю я. — Обжимаетесь?
— Здравствуйте, дядя Артур, — язвит Ева.
Вот коза малолетняя! Дядей меня называет… Да еще и на “вы” перешла. Допрыгается она у меня!
— Здорово, — Никитос пожимает мне руку.
Ладно хоть он за козой не повторяет.
— Ладно, пока, — говорит ему Ева.
Чмокает в щеку и резко скрывается за дверью. Никитос пялится на дверь, как баран на новые ворота.
— Что, уже жалеешь о машине? — злорадствую я.
— Не-а.
— Козочка-то с норовом.
— Мне такие нравятся.
— Тебе нравится все, что носит лифчик.
— Вот тут ты не прав. Я уже не тот неразборчивый сопляк. А Ева… Это Ева.
Он мечтательно закатывает глаза.
Явно влюбился, павлин малолетний…
— Зайдешь? — спрашиваю я.
— Не-а. Спать пойду. Завтра пары с утра.
— Ну беги-беги. Спи.
Один.
Я чувствую, что мое настроение взлетело вверх. Я даже стучусь в пограничную дверь и спрашиваю Еву:
— Хочешь какао?
Вчера, когда я заблудился, то забрел в какой-то магазинчик и купил там пачку какао. Сам не знаю, с чего вдруг. В последний раз я пил шоколадный напиток в глубоком детстве. Но мне почему-то показалось, что Еве какао понравится.
Вчера нам с Евой так и не удалось по-дружески попить кофе. Может, с какао получится.
Оказывается, сварить какао в кофеварке нельзя. Ну, или мы не поняли, как. Так что варили на плите, помешивая и толкаясь плечами.
У меня снова возникло то странное теплое чувство… Как тем субботним утром, когда Ева приготовила мне завтрак, переходящий в обед.
— Как прошло свидание? — не удержался
я.— Прекрасно.
— Куда ходили?
— В кино и в кафе-мороженое.
— Детский сад, штаны на лямках, — пробормотал я.
— А ты куда обычно водишь своих дам? — дерзко вскинула подбородок Ева. — В бдсм-клуб? Плетки, наручники и взрослые игры?
Я молчу.
— Любишь латекс и пожестче? — не унимается Ева.
Вот малолетняя коза! Заставила меня представить ее в латексном костюме.
Чуть какао не упустил…
Глава 21
Артур
Мне всегда нравились неподходящие девушки.
Помню, в школе я был до заикания влюблен в главную красавицу класса. Естественно, она не обращала на меня внимания. Ни одна девчонка не поведется на тощего сутулого очкарика с заклеенным глазом.
Да, в детстве у меня было косоглазие. Я носил окклюдер. До сих пор вздрагиваю, если случайно слышу это жутко слово. К счастью, меня вылечили.
От косоглазия, не от привычки влюбляться в неподходящих девушек.
В институте вообще была душераздирающая история. Я снова запал на королеву курса. Идиот.
Страдал молча, даже не пытался подкатить. Куда мне! Хоть от очков с окклюдером я к тому времени избавился, но до звания крутого парня мне было как до Луны на карачках.
Я был худым, нескладным, и, главное — бедным. Носил видавшие виды джинсы и дешевые немодные рубашки. На нормальные шмотки, которые так важны в девятнадцать лет, денег не было. Мой отец был обычным работягой, мама работала медсестрой, и наша большая семья едва сводила концы с концами.
Как-то я решился и отправил королеве открытку на восьмое марта. А она… заговорила со мной! Меня чуть паралич не разбил от счастья, но я все же смог ей что-то ответить. И даже предложил проводить домой после пар.
Она согласилась. По дороге я буквально вывернулся наизнанку. В моем настоящем не было ничего, что могло бы ее впечатлить. Поэтому я сделал ставку на будущее. Повторил то, что говорил мне мой любимый профессор Сан Саныч, единственный, кто внушал мне веру в себя.
Я расписал королеве, какой я умный, какой у меня уникальный аналитический талант, и как в будущем это приведет меня к успеху. Она слушала, кивала и поддакивала. И записывала меня на диктофон — как выяснилось впоследствии.
И ту хвастливую тираду, и мои робкие признания, и много еще чего. Все это потом было вывалено на всеобщее обозрение. Королева, вместе со своим парнем, смеялась надо мной. А ее свита поддакивала и издевалась…
Я получил хороший урок. Но не усвоил его.
В последний раз я влюбился лет в двадцать семь. Я уже работал в Москве и добился первых успехов. Носил дорогие костюмы, ездил на статусных тачках, завел часы стоимостью с машину. Отрывался за нищее детство.
А она была из интеллигентной семьи. Хрупкая тургеневская барышня, чьи предки на протяжении последних столетий издавали литературные журналы, писали симфонии и другими способами приносили пользу искусству и отечеству. И, естественно, были коренными москвичами до десятого колена.