Россия и Запад

В газетном изложении доклада А. А. Фадеева (на этом собрании утвержденного в качестве главы Союза писателей — вместо Н. С. Тихонова), кусок о Пастернаке гласил:

Н. Асеев высказал здесь много прекрасных мыслей. Но возьмите его отношение к Пастернаку — вот вам пример, когда ради приятельских отношений мы делаем уступки. Б. Пастернак не такой старый человек, как Ахматова, — почти наш сверстник, он рос в условиях советского строя, но в своем творчестве он является представителем того индивидуализма, который глубоко чужд духу нашего общества. С какой же стати мы проявляем своего рода угодничество по отношению к человеку, который в течение многих лет стоит на позиции неприятия нашей идеологии? Благодаря тому, что о нем не сказано настоящих слов, его позиция может запутывать иных молодых людей, казаться им образцом, выступать окруженной своеобразным «ореолом». А что это за «ореол», когда в такой жестокой борьбе, в которой проливали кровь миллионы наших людей, поэт никак не участвовал? Война прошла, а кроме нескольких стихотворений, которые ни один человек не может считать лучшими у Пастернака, он ничего не дал. Разве не правильно было мое выступление в 1943 году, когда я говорил, что хотя переводы Шекспира — это важная культурная работа, но уход в переводы от актуальной жизни в дни войны — в этом есть определенная позиция [1273] .

1273

По-большевистски выполнить постановление ЦК ВКП(б). На заседании Президиума Правления ССП СССР // Литературная газета. 1946. № 37. 7 сентября. С. 3. О реакции Пастернака на эту публикацию см. запись в дневнике К. И. Чуковского от 10 сентября 1946. — Чуковский К. Собр. соч.: В 15 т. Т. 13. С. 90–91.

В этой резолюции собрания и докладе Фадеева были сформулированы по поводу Пастернака те обвинения, которые затем без ощутимых отклонений повторялись в разворачивавшейся кампании. Докладывая о ее итогах, партийные и литературные чиновники в своих отчетах, адресованных высшей партийной инстанции, не упускали случая отчитаться и о критике Пастернака.

Выступавшие на собраниях писатели резко осудили реакционное «творчество» Зощенко и Ахматовой, подвергли суровой критике оторванную от народа поэзию Пастернака, — сообщали руководители Агитпропа [1274] .

1274

Записка Г. Александрова и П. Федосеева секретарям ЦК ВКП(б) «О выполнении Союзом писателей СССР постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. 15 февраля 1947 г.» // Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. С. 427.

С большей красочностью докладывал об этом А. А. Фадеев:

Постановления ЦК вышибли с занимаемых ими позиций различных эстетствующих и формалиствуюших писателей и критиков, а также ползающих в хвосте и злопыхательствующих обывателей от литературы. Кроме названных в постановлении ЦК А. Ахматовой и М. Зощенко литературная общественность и наша печать подвергла критике аполитичную и индивидуалистическую поэзию Пастернака и ее хвалителей [1275] .

1275

Докладная записка А. А. Фадеева секретарям ЦК ВКП(б) А. А. Жданову и АА. Кузнецову «О ходе выполнения ССП СССР постановлений ЦК ВКП(б) о журналах „Звезда“ и „Ленинград“ и о репертуаре театров». 17 мая 1947 // Черных В. А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. С. 429.

Настойчивое помещение разоблачительных характеристик Пастернака и Ахматовой по соседству само по себе заключало прозрачную угрозу — или предупреждение — Пастернаку. С другой стороны, штампованный их язык демонстрировал ощутимые различия в том, как квалифицировали двух этих поэтов. Самые первые выпады, появившиеся в «Литературной газете» 7 сентября, создали впечатление, будто начальство раздражено не столько самим Пастернаком, сколько неспособностью критиков дать ему верную оценку, и озабочено опасностью, создаваемой для молодежи такими «хвалителями». Утверждение Фадеева: «Б. Пастернак не такой старый человек, как Ахматова, — почти наш сверстник, он рос в условиях советского строя» — приобретало гротескный оттенок, поскольку Пастернак был моложе Ахматовой всего на год и отнести их к разным поколениям можно было лишь в упоении полемическим азартом. На фоне развязных, грубых оценок главных виновных — Зощенко и Ахматовой — осуждающие Пастернака высказывания официальных представителей литературных властей выглядели преувеличенно осмотрительными, скованными: это скорее предостерегающие намеки и сигналы, нежели безапелляционный начальственный окрик.

Примечательно, что имя Пастернака не названо не только в Постановлении 14 августа, но и в опубликованном 21 сентября тексте докладов Жданова, содержавших длинный ряд порицаемых имен и порочных явлений советской литературы. Инициатива «проработки» поэта, таким образом, формально исходила от Правления Союза писателей — инстанции, облеченной меньшим весом, чем Центральный комитет партии. Поэтому нападки на Пастернака не получали того оттенка безапелляционности, который определял отношение к Ахматовой и Зощенко. Это не может не вызвать недоумения, так как поведение Пастернака в течение 1944–1946 годов явно имело более вызывающий, неосторожный характер, чем поведение главных жертв поднятой травли. Делясь с К. Чуковским новостями о заседании Президиума Союза писателей 31 августа, Леонид Леонов горько воскликнул: «почему Пастернак мешает нам, его друзьям, вступиться за него? Почему он болтает черт знает что?» [1276] Да и в журнале «Ленинград» перед его закрытием Пастернака «пропагандировали» ничуть не менее ревностно, чем Зощенко и Ахматову, но это в вину редакции поставлено не было.

1276

Чуковский К. Собр. соч.: В 15 т. Т. 13. С. 88 (запись от 5 сентября 1946 г.).

Чем же объяснить такую повышенную деликатность и предупредительность в разгар бури? Почему, осудив сочувственно-хвалебные выступления Антокольского, Тарасенкова и Зелинского [1277] о новых пастернаковских стихах (и дав тем самым сигнал не только о том, что предложенная ими оценка пастернаковского творчества в корне порочна, но и о том, что положительные высказывания о поэте отныне недопустимы [1278] ), организаторы кампании воздерживались от хулы в печати по поводу отдельных его произведений и отделывались общими фразами об «индивидуализме» его позиции в целом? Почему в разраставшейся кампании Пастернаку досталась (относительно) «вторичная», «подсобная» роль?

1277

Нападки на K. Л. Зелинского см. в изложении доклада зам. директора ИМЛИ В. Я. Кирпотина в хроникальной заметке: Общее собрание научных сотрудников ИМЛИ им. Горького Академии наук СССР // Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. 1946. Т. 5. Вып. 6. С. 521–524. Перепеч. в кн.: Анна Ахматова: pro et contra Антология. Т. 2. С. 836–842.

1278

И действительно, запрет на них в советской печати сохранился до самой «оттепели», а из-за скандала с «Живаго…» продлился и до самой смерти Пастернака.

Решение сталинского руководства о наступлении на идеологическом фронте было принято в середине апреля 1946 года в ответ на резкое обострение международных отношений после «фултоновской» речи Черчилля. Но если общая логика этого наступления продиктована обострением противостояния СССР и его бывших союзников, то конкретное воплощение заново вырабатываемой литературной политики имело, можно полагать, непосредственным импульсом изучение полученного по секретным каналам аналитического меморандума Исайи Берлина — его отчета, написанного после посещения осенью 1945 года Москвы и Ленинграда. Анна Ахматова впоследствии утверждала, что холодная война началась из-за ее ночной встречи с Берлиным. Это, конечно, преувеличение, но оно содержит в себе зерно истины. Холодной войне суждено было разразиться, даже если бы их разговор 15–16 ноября 1945 года не состоялся, однако выбор Ахматовой в качестве главной мишени в Постановлении ЦК и язык нападок на нее предопределила тематика бесед, которые Берлин имел в Советской России и которые обобщил в меморандуме. Содержавшаяся в нем информация должна была помочь английскому правительству выработать линию в усиливавшемся противоборстве СССР и западных стран. И. М. Берлин, составляя отчет, исходил из убеждения в целесообразности расширения англо-советских культурных контактов. О политическом значении сформулированных в его докладе впечатлений и рекомендаций свидетельствует то, что сразу по составлении он был направлен новому послу США в Лондоне А. Гарриману. В исторической перспективе меморандум И. Берлина по своим функциям оказывается некой параллелью и противовесом записке советника американского посольства в Москве Джорджа Кеннана (февраль 1946), который настаивал на необходимости сдерживания военной и политической экспансии СССР.

Едва ли приходится сомневаться, что этот секретный документ стал быстро доступен советскому руководству [1279] . Намерение составителя скрыть источники используемых им сведений не могло, конечно, помешать компетентным органам установить, кто был его информантами в Москве и Ленинграде, и оценить уровень «антипатриотичности» в их разговорах.

Основное место в записке И. М. Берлина заняла картина, сложившаяся из бесед именно с Пастернаком, однако главный огонь в ходе кампании был направлен не на него. Дело в том, что в Москве к тому времени стало известно о выходе в Лондоне одной за другой двух пастернаковских книг (прозаического тома под редакцией Шиманского и книжки стихотворных переводов Коэна), а возможно, и о том, что из Англии в Стокгольм поступила официальная заявка с предложением кандидатуры Бориса Пастернака на Нобелевскую премию. Последняя новость обязывала советскую администрацию к особой осмотрительности. С одной стороны, следовало сразу дать понять — в особенности «прогрессивным», «демократическим» силам на Западе, — до какой степени нелепым является «поднимание на щит» писателя, находящегося в роковом разладе с идеалами советской культуры. С другой — нельзя было превращать поэта, удивлявшего иностранцев своим «фрондерством», в мученика.

1279

Юрий Оклянский в статье «Колдунья и негодяй (А. Толстой и А. Ахматова)» («Вопросы литературы», 2008, с. 321) высказывает предположение, что доклад Берлина был переправлен в Москву советской агентурой в британской разведке («кембриджская пятерка»).

А именно такое отношение к Зощенко и Ахматовой — как к мученикам и жертвам — установилось на Западе, когда было обнародовано Постановление от 14 августа. Редактор журнала «Horizon» Коннолли в октябрьском номере поместил перевод августовских директивных документов и отчетов советской печати, пригласив читателей подумать, что было бы, если бы с подобным постановлением выступило британское правительство и на месте Зощенко и Ахматовой оказались английские писатели и поэты (в случае Ахматовой в качестве гипотетической параллели Коннолли предлагал принять лучшую английскую поэтессу Эдит Ситуэлл и Вирджинию Вульф). Он писал:

Что означает этот вердикт в западных условиях? Это как если были бы приостановлены журналы «Horizon» и «New Writing» <…>; один запрещен, в другом поставлен новый редактор, писатели, в них печатавшиеся, обруганы (вкупе со всеми теми, кто раньше о них осмеливался писать благожелательно), изъяты из литературы и обречены на голодную смерть. Кампания, затронув Пастернака-Элиота, подвергает разносу и его; Спендер-Тихонов смещен со своего поста <…> Отношение русских изобличает полное игнорирование того, чем является искусство и за что его любят люди, и нам надо внимательно следить, во что это выльется [1280] .

1280

Comment // Horizon. Vol. XIV. 1946. October. № 82. P. 213–214; перепеч. в: Connolly С. Ideas and Places. London: Weidenfeld `a Nicolson Ltd., 1953. P. 134–135.

В то время как внешнеполитическая действительность требовала повышения эффективности советской пропаганды за рубежом [1281] , оказалось, что Постановление 14 августа шокировало даже самые доброжелательные по отношению к СССР круги. Заместитель начальника Совинформбюро Б. Н. Пономарев с тревогой писал Жданову 21 сентября о враждебных комментариях, которыми мировая пресса в один голос встретила новые решения ЦК по идеологическим вопросам [1282] . Во Франции, где к лету 1946 года сложилась особенно благоприятная для Кремля обстановка и где на июньских парламентских выборах Коммунистическая партия получила второе место и вошла в правительство, реакция на Постановление о ленинградских журналах поражала единодушной враждебностью. Отвечая «советскому гражданину», выступившему в парижской газете «Русские новости» с обоснованием последних решений ЦК ВКП(б) по культуре [1283] , Н. А. Бердяев заявлял:

1281

8 августа ЦК приступил к обсуждению проекта создания специального совета по руководству пропагандой советских организаций за рубежом и освещению международных событий в советской печати; во главе его должен был встать А. А. Жданов. См.: Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945–1953. С. 55–56. В задачи предложенного учреждения входило, в частности, расширение сети советских и просоветских газет и журналов за рубежом и создание при Министерстве внешней торговли Агентства по распространению советских изданий за границей. — Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945–1953. С. 63. Ср.: Печатнов В. О. «Стрельба холостыми»: советская пропаганда на Запад в начале холодной войны (1945–1947) // Сталин и холодная война. М.: Институт всеобщей истории Российской академии наук, 1997. С. 169–204.

1282

«Литературный фронт». История политической цензуры 1932–1946 гг. С. 232–233.

1283

Советский гражданин. Письмо в редакцию «Русских Новостей» // Русские Новости. 1946. 21 сентября. С. 5. Под этим псевдонимом, скорее всего, скрылся сотрудник советского посольства.