Россия и Запад
Шрифт:
Поддерживавший с Дымовым приятельские отношения Бурдес переводил вместе с ним на русский язык трагедию Шолома Аша «Саббатай Цеви» [1160] . Писавший на идише Ш. Аш хотя и жил в Петербурге, но русским языком почти не владел и для представления русскому читателю нуждался в адекватных переводах. До этого тот и другой уже переводили Аша: Дымов его драму «God fun nekome» («Бог мести», 1906; постановка 1907) [1161] , а Бурдес — повесть или, как определил жанр сам автор, «поэму из еврейской жизни в Польше» «A shtetl» («Городок»), напечатанную издательством «Шиповник» в 1907 году [1162] . Однако в связи с переводом «Саббатая Цеви» между автором и переводчиками произошел инцидент: Аш выразил то ли полное недовольство, то ли неполное удовлетворение переводом. В письме к нему из Берлина Дымов писал [1163] :
1160
Опубликована в альманахе «Шиповник» (Кн. 5. СПб., 1908).
1161
«Бог
1162
См. в воспоминаниях Н. Н. Ходотова: «Экспансивнее Шолома Аша я никого не встречал. Он жил во время приезда в Петербург то у меня, то у О. Дымова, прекрасно переводившего его „Бога мести“, то у Бурдеса, тоже переводчика его знаменитого „Городка“» (Ходотов Н. Н. Близкое — далекое. 2-е, доп. и испр. изд. Л.; М.: Искусство, 1962. С. 210).
1163
Приводится по копии, которая одновременно была направлена А. Л. Волынскому, (РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 481. Л. 14–15), игравшему в этом инциденте роль высшего авторитета и третейского судьи.
Копия
Berlin W. Spichem St. 2, gar. I
Господину Шолому Ашу.
В письме Вашем к Б. П. Бурдесу Вы порицаете одни места перевода «Саббатая Цви» и хвалите другие. Первые — по Вашему утверждению — переведены Б. П. Бурдесом одним, вторые — совместно со мной.
Для выяснения истины считаю долгом сообщить, что весь перевод сделан нами двумя сообща и что в нем нет ни строчки, которая была бы не читаема мной.
P. S. Как было условлено заранее, на переводе должна значиться одна только фамилия Б. П. Бурдеса.
В свою очередь, Бурдес писал Волынскому примерно в это же время:
<…> От Аша вчера получил письмо, из которого вижу лишь одно: пьеса его, очевидно, произвела невыгодное впечатление. Как переводчики этой пьесы мы с Дыминкой ему тотчас же написали и по некоторым соображениям решили переслать Вам, Чирикову [1164] и Санину [1165] копию с ответного письма.
Вас крепко обнимаю
1164
Евгений Николаевич Чириков (1864–1932), прозаик, драматург, публицист.
1165
Александр Акимович Санин (наст. фам. Шенберг; 1869–1956), актер и режиссер.
1166
РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 481. Л. 16.
Вероятно, вместе с письмом Бурдеса Волынский получил письмо и от Дымова:
ну вот и инцидент. Люблю. Брр… Понимаете: я специально из Мюнхена приехал, свою драму бросил, три недели возился с лжепророком, не получил ни копейки, уплатил из кармана (часть) за переписку и вот: Аш утверждает, что я неграмотен! Merci. <…>
Еще до этого Дымов сообщал Волынскому (5 ноября 1907):
1167
Там же. Л. 16 об. — 17.
Познакомились мы здесь с новой драмой Аша «Саббатай Цеви», неудачна [1168] .
Перевод пьесы был послан на просмотр Волынскому и его заключение. Бурдес писал ему в уже цитированном письме:
Сегодняшнее письмо Аша усиливает нетерпение, с которым ждем Вашего отзыва об его пьесе.
Нам неизвестен финал этого инцидента; судя по всему, через какое-то время он был исчерпан, но след во взаимоотношениях его участников, безусловно, оставил.
1168
Там же. Л. 10 об.
1169
Там же. Л. 17 об.
В обыденной жизни Бурдес представлял собой довольно-таки странную смесь экстравагантности и комизма, что служило объектом нескончаемых шуток и иронических поддевок людей, его окружавших. Так, П. Пильский не без насмешки описывает Бурдеса «маленьким человеком с тоненьким голосом» [1170] , а в «Романе моей жизни» И. Ясинского он предстает как «бойкий, остроумный публицист с комической внешностью и с оригинальными взглядами на текущие события» [1171] .
1170
Трубников П. <П. Пильский>. Лица, речи, ночи // Сегодня. 1931. № 349. 18 декабря. С. 2.
1171
Ясинский Иер. Роман моей жизни: Книга воспоминаний. М.: ГИЗ, 1926. С. 288.
Бурдес был извечной жертвой бесконечных происшествий, неприятностей и конфузов. В упоминавшемся выше письме И. А. Порошину он пишет:
В тот день, когда Вы уезжали из Петербурга, со мною приключилась маленькая неприятность, помешавшая мне повидать Вас. Выскакивая с дрожек, я упал, переломал кость в левой руке выше хирургической шейки. Шесть недель я работал одной
рукою, ходил с гипсовой повязкой на другой, и так как Бонди [1172] в это время взял отпуск, а Батхов опасно заболел, то мне пришлось работать за троих в течение целого месяца и писать одной рукою. Но все хорошо, что кончается хорошо. Теперь Бонди здесь и произведет в помощники редактора, Батхов выздоровел и женился, а моя рука левая действует по-прежнему. Ничто, стало быть, не мешает мне воевать с Чемберленом, ругать Вильгельма II и давать добрые советы нашей собственной дипломатии. Все это я делаю добросовестно, за что получаю по-прежнему 300 рублей в месяц и — от времени до времени похвальные отзывы [1173] .1172
Владимир Александрович Бонди (1870–1934), журналист, редактор журнала «Огонек» и газеты «Биржевые ведомости» («<…> не редактор, нет, диктатор „Вечерней биржевки“ <…>», по определению Г. Иванова: Иванов Г. В. Собр. соч.: В 3 т. Т. 3: Мемуары. Литературная критика. М.: Согласие, 1993. С. 247). В кругу петербургских литераторов существовало мнение, что Бонди является родственником издателя «Биржевки» С. М. Проппера, см., к примеру, запись в дневнике Ф. Фидлера о том, как И. Ясинский рассказывал ему, что в «Биржевых ведомостях» главным и всемогущим лицом является Бонди, родственник Проппера (издателя); стало быть, тоже еврей, хотя и выдает себя за потомка крестоносцев (Фидлер Ф. Ф. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вступ. ст., сост., пер. с нем., прим., указатели и подбор илл. К. М. Азадовского. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 530).
О том же говорил Измайлов А. Свирскому, по воспоминаниям последнего:
— Недавно сюда приехал из Австрии племянник Проппера — некто Бонди, тоже очень ловкий человек. Сейчас они хлопочут о разрешении им маленькой газетки под тем же названием, нечто вроде приложения к большой. И кроме того, хотят издавать вечернюю «Биржевку».
И далее — уже как о непреложном факте — Свирский пишет:
Проппер и его племянник Бонди легко и быстро завоевывают известность.
Спустя много лет И. В. Гессен так вспоминал об отношениях тех, кто стоял во главе «Биржевки»:
О своем коллеге Бонди, смазливом и крикливом jeune pr'emier, Гак<к>ебуш отзывался с величайшим презрением — «нам, мол, деньги тяжелым трудом достаются, а ему смазливая харя ворожит», а когда у Гак<к>ебуша внезапно умерла жена, Бонди давал недвусмысленно понять, что у такого человека «все может случиться». Когда же потом Гак<к>ебуш, сойдясь с министром вн<утренних> д<ел> Протопоповым и получив от банков огромные деньги, основал новую газету «Русская Воля» и увел из «Бирж<евых> Ведомостей» лучших сотрудников и заведующих коммерческой частью, Бонди уже открыто называл его уголовным преступником.
В своих воспоминаниях «Wos ich gedenk» («То, что я помню») Дымов подробно останавливается на фигуре Бонди.
1173
РГАЛИ. Ф. 393. Оп. 1. Ед. хр. 56. Л. 4.
Комичность фигуры Бурдеса оставалась притчей во языцех. Нельзя было без улыбки смотреть на этого невысокого человека, выделявшегося среди толпы нелепостью своего наряда и экспансивностью поведения. О. Мельник в письме от 22 сентября 1907 года сообщал из Берлина А. Волынскому:
Вижу иногда Бурдеса на улице — в белой жилетке с большим вырезом и в старомодном цилиндре времен Кукольника. На фоне современной берлинской улицы Бурдес особенно смешон [1174] .
1174
РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 636. Л. 11 об.
В другом его письме тому же адресату (от 5 ноября 1907) читаем:
…Могу Вам достоверно сообщить, что Бурдес действительно женится. Он «влюблен, влюблен, как мальчик». Он говорит теперь только цитатами из «Песни песней». Если б Вы знали, как мне тошно от его восторгов «иудаизмом»! [1175]
Получив это письмо, Волынский, вероятно, заинтересовался предметом любовных воздыханий Бурдеса; Дымов в ответ успокаивал:
С Бурдесом… неясно. По-моему, это просто юношеское увлечение. Простительное во всяком случае [1176] .
1175
Там же. Л. 18 об.
1176
РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 481. Л. 3.
Сам Дымов, не усмотревший (по крайней мере судя по этому его письму) в увлечении Бурдеса никакой аномалии, относился к приятелю ничуть не менее иронично, нежели другие. Годы спустя в своих идишских мемуарах «Wos ikh gedenk» он сделает забавную зарисовку Бурдеса, крещеного еврея, который громко и патетично возмущался на премьере скандально знаменитых «Контрабандистов» С. Эфрона-Литвина и В. Крылова в Суворинском театре (23 ноября 1900 года) — спектакля, проникнутого лютой антисемитской злобой:
Уже прошло более получаса, а публика все еще ждала. Там, за занавесом, не торопились. Выглядело это так, будто две враждебные армии стояли друг против друга, готовые к бою, но каждая боялась начать стрельбу первой.
— Я еврей! И я протестую против такого молчания! — услышал я позади себя истерически крикливый голос: — Это оскорбление и унижение!
Я узнал голос своего коллеги по газете выкреста Бориса Бурдеса. Он весь покрылся потом, его стоячий накрахмаленный воротник превратился в белую тряпку, волосы на голове были растрепаны. Никто его не слушал, но он по-прежнему продолжал кричать:
— Я еврей! Я не допущу, чтобы…
Чего не хотел допустить этот «еврей», я уже не мог уловить [1177] .
1177
Dymov О. Wos ich gedenk: Zichronot <2 bands>. New York: «CYCO» Bicher-Farlag, 1943–1944. Band II. S. 157.