Ротмистр Гордеев

Николов отдаёт поручику распоряжения: останки Хихи и невезучего вампира Кузьмина – в морг. Пока наше авто освобождают от бренных останков, Николов нервно курит папиросу. Я занимаюсь окормлением и опоением своего скакуна, благо, возле коновязи имеются и копна сена и выдолбленная из бревна поилка.

Автомобиль готов к дальнейшим приключениям, оставляю своего четвероногого друга и соратника с погонялом Валет – да, да, именно так зовут моё персональное здешнее средство передвижения и боевого товарища мощностью ровно в одну лошадиную силу – отъедаться и отпиваться у коновязи.

Я снова за рулём. Пылим по указаниям подполковника к месту происшествия. Надо сказать, китайцы, к продажной любви относятся с большим энтузиазмом – в городке целый квартал «весенних домов»: есть и высокоранговые с певичками и танцовщицами, есть и заведения попроще с «государственными проститутками», персонал для которых набирался из проданных за долги жён, сестёр и дочерей должников – в подавляющем большинстве крестьянского сословия.

Понятно, что покойные гвардейцы избрали для своих утех самое лучшее заведение городка.

Останавливаемся у ворот большого двухэтажного особняка с вывеской из иероглифов – вдоль второго этажа длинный балкон-терраса с затейливыми резными колонами. У дверей вытянулся часовой с винтовкой с примкнутым штыком. Ага, охраняет место совершения преступления.

При виде нас часовой тянется во фрунт.

– Вольно, - командует Николов.

Входим внутрь. Теперь понятно, почему особняк такой большой – во внутреннем дворе искусно разбит садик с кривыми деревцами, альпийскими горками из камней и небольшим прудом с золотыми рыбками.

В садике нас ждёт богато одетая китаянка неопределённого возраста – столько на ней белил и румян, что лицо больше похоже на театральную маску, нежели на живого человека. На вид ей одновременно может быть и двадцать лет и все двести.

Китаянка низко кланяется, сложив на груди руки.

– Сяо Вэй, недостойная хозяйка этого весеннего дома, - по-русски она говорит с сильным акцентом, но всё же довольно неплохо.

– Подполковник Николов, военная контрразведка.

– Готова ответить на все вопросы господ русских офицеров.
– Голос хозяйки борделя дрожит, и по нему видно, что местная «мадам» сильно напугана.

Интересно чем: чувствует свою вину, боится контрразведку или случилось нечто из ряда вон выходящее? Плохо, что метровый слой «штукатурки» не позволяет проследить за эмоциями, приходится полагаться только на её голос.

– Для начала покажите, где всё произошло, - сухо говорит Николов.

Сяо Вэй с очередным поклоном показывает в сторону одной из дверей во внутренние помещения борделя.

– Прошу за мной.

Входим в помещение, и я чувствую, как волосы встают дыбом под фуражкой.

Глава 18

Глава 18

Война приучила меня к виду крови и смерти: сколько раз боевые товарищи и враги погибали у меня на глазах! Я видел оторванные конечности, обезглавленное туловище, выпадающие кишки из распоротого живота, но зрелище, представшее в одной из комнат борделя затмевало всё, чему мне приходилось стать свидетелем.

Боюсь, оно часто будет сниться мне в ночных кошмарах. Трижды осеняю себя крестом и слышу, как Николов тоже крестится и бормочет про себя : «свят, свят, свят».

А ужаснуться есть с чего.

Мертвые тела русских офицеров лежат сплошным ковром – их так много, что я даже не берусь сосчитать, трупы страшно обезображены: у кого-то нет глаз или ушей, кто-то впился в плоть соседа и замер в такой позе навечно, кто-то сам разодрал на себе лицо, оставив глубокие борозды, есть даже те, кого буквально вывернуло наизнанку, то тут, то там рваные куски мяса с отпечатками зубов . И всюду кровь, тонны крови…

Её так много, что кажется, будто пол, потолок и стены выкрашены в тёмно-бордовый цвет.

Я будто попал на скотобойню, везде мёртвая плоть, сделать шаг и то невозможно – пол скользкий как каток. Вот только в качестве скота тут были люди, и эти люди убивали друг друга и сами себя.

Полным полно пустых бутылок: от дорогого «Мадам Клико» до какой-то китайской бурды, трубки с опиумом, кокаиновые дорожки на столешницах, шприцы – готов поставить что угодно на спор – в них был морфий.

Приторный запах спекшейся крови и сладковатый аромат начавшегося трупного разложения, жужжание полчищ насекомых, облепивших тела, неприятная, давящая атмосфера.

Что там я, у Николова вовсю дёргаются глаза и сводит скулы.

– Боже мой, это же… Оболенский, Шувалов, Шереметев, цвет нашей аристократии, - вырывается у контрразведчика.

Он подносит платок к носу, догадываюсь, что как у человека опытного, платок Николова чем-то надушен, хороший способ отбить неприятный запах. У меня такого нет. Не знал, что пригодится.

– Я увидел всё, что хотел, - кивает офицер.

Мы выходим из комнаты.

Фарфоровое личико Сяо Вэй стало ещё бледнее. Женщину трясёт.

– Что здесь произошло? – Николов испепеляет её взглядом.

– Я не знаю, как вам объяснить… - делает большие оленьи глаза Сяо Вэй.

На кого-то при иных обстоятельствах это может бы и подействовало, но только не сейчас и не на нас.

Перед глазами всё ещё стоит картинка с мёртвыми телами.

– И всё-таки вам придётся это сделать, иначе мне придётся арестовать вас, - сурово цедит сквозь зубы подполковник.

– Мне уже всё равно. После этого, - кивает она на комнату, - ко мне больше никто не придёт. Я разорена.

– Тем более, вы должны отомстить тому, кто сотворил это… Итак, будем говорить здесь или у нас в контрразведке? Только я не обещаю, что тогда вы вернётесь назад…

– Здесь, - решается хозяйка борделя.

– Что ж, мы вас слушаем.

– Ко мне часто приходят господа русские офицеры. Они знают, что у меня тут уютно, а мои девочки – самые красивые.

Она почему-то смотрит на меня.

– Кажется, вы, господин, тоже здесь бывали.

– Возможно, - не спорю я.

По меркам этого времени визит в публичный дом – не криминал, тем более на войне, когда ты оторван от жены и дома. А у Гордеева нет ни законной супруги, ни, похоже, невесты.