Роза Марена

Слева от дерева было нечто, подтверждавшее его веру в то, что это сон, напоминающее вход в нью-йоркскую подземку, только высеченный из мрамора. Впрочем, это не важно; черт с ним, с этим деревом и его гнилыми плодами. Важным предметом здесь была Роза и, этот ее короткий смешок. Он догадывался, что ее обучили такому смеху ее долбаные подружки, но это не имеет значения. А вот он здесь затем, чтобы вправить ей мозги, и такой смех — отличный повод для этого, не считая всех остальных. И пусть он не сумел сделать это в реальности, но он сделает это во сне; сделает, даже если валяется сейчас в смертельном бреду на полу в ее комнате, весь нашпигованный полицейскими пулями.

— Вставай. — Он сделал еще шаг к ней и вытащил револьвер из-за пояса джинсов. — Нам нужно поболтать кое о чем.

— Да, в этом ты совершенно прав, — сказала она, но не повернулась и не поднялась. Она стояла на коленях, и лучи лунного света и тени лежали на ее спине, как полосы у зебры.

— А ну-ка повернись ко мне, черт бы тебя побрал!

Он сделал еще один шаг к ней. Ногти руки, свободной от револьвера, теперь впивались в его ладонь, как раскаленные до бела бритвенные лезвия. Но она все равно не повернулась. Все равно не встала.

— Эриний из лабиринта, — сказала она мягким мелодичным голосом. — Ессе taurus! Вот бык! — Но все равно не поднялась, все равно не обернулась, чтобы удостоить его хотя бы взглядом.

— Я не бык, ты, шлюха! — заорал он и вцепился кончиками пальцев в маску, но ощутил боль. Маска уже больше не казалась приклеенной или прилипшей к его лицу; казалось, она и есть его лицо.

— Как это может быть? — спросил он себя с недоумением. — Как это возможно? Это же просто какой-то паршивый детский приз, игрушка из Парка Чудес!

У него не было ответа на этот вопрос, но он знал, что маска не слезет, как бы он ни сдирал ее с лица, и его охватила вызывающая дурноту уверенность, что если он вонзит в нее свои ногти, то потечет кровь… Да, в ней была лишь одна прорезь для глаз, и, похоже, она сместилась точно на середину его лица. Все перед его глазами в этой прорези потемнело; недавний яркий лунный свет заволокло тучей.

— Сними это с меня! — заорал он на нее. — Сними ее с меня, стерва! Ты же можешь, гадина! Я знаю, ты можешь! И не бодайся больше со мной! Не смей больше со мной бодаться!

Одним прыжком он преодолел расстояние, остававшееся до того места, где она стояла на коленях, и схватил ее за плечо. Единственная бретелька тоги свалилась на предплечье, и то, что он увидел под ней, исторгло из него сдавленный крик ужаса. Кожа была черной и сгнившей, как кожура плодов, гниющих на земле у дерева, — тех, которые уже разложились до такой степени, что утратили форму.

— Бык пришел из лабиринта, — сказала Роза и поднялась на ноги с грацией, которой он никогда раньше не замечал и не подозревал, что она ею обладает. — Итак, теперь Эриний должен умереть. Так было начертано, и да будет так.

— Если кто-то и помрет здесь… — начал он, но на этом и закончил. Она обернулась, и, когда серебряный свет луны осветил ее, Норман издал страшный вопль. Он дважды выстрелил из револьвера в землю, у своих ног, не отдавая себе отчета в этом, а потом выронил оружие. Обхватив голову ладонями, продолжая вопить, он попятился назад, судорожно суча ногами, которые теперь почти не слушались его. Она ответила на его крик своим — гневным.

Гниение растеклось по всей верхней части ее груди. Шея ее стала лилово-черной, как у удавленницы. Кожа местами потрескалась, и из открывшихся язв густыми слезами сочился желтый гной. И все же не признаки какой-то далеко зашедшей и явно смертельной заразы вызвали крики, рвущиеся из его глотки воющей сиреной; не они раскололи скорлупу его безумия, чтобы впустить туда еще более страшную реальность, как безжалостный свет раскаленного солнца.

Это сделало ее лицо.

Это было лицо летучей мыши с пересаженными на него безумными глазами бешеной лисицы; это было лицо богини сверхъестественной красоты, смотрящее с репродукции, запрятанной в каком-то старом, пыльном чулане, как редкий цветок среди заросшей сорняками пустоши. Но это было и лицо его Розы. Его выражение всегда было не таким уж простым из-за робкой надежды в глазах и легкой задумчивой складки у рта, даже когда она не была испугана. Эти разные лики поочередно то появлялись, то исчезали на ее лице, повернувшемся к нему, а потом их как ветром сдуло, и Норман увидел то, что скрывалось под ними. Это было лицо паука, искаженное голодом и безумием. Раскрывшийся рот обнажил отвратительную черноту с шелковистыми паутинками, на которых были сотни мушек и жучков — издыхающих или уже дохлых. Глаза существа кровоточащими медузами розмаринового цвета пульсировали в глазницах, как живая грязь.

— Подойди еще ближе, Норман, — прошипел паук, искрящийся лунным светом. И прежде чем рассудок Нормана раскололся окончательно, он увидел, что набитый мушками и жучками рот паука силится усмехнуться.

Все больше рук продиралось сквозь открытые рукава тоги и из-под ее короткого подола. Да только это были не руки — совсем не руки, а щупальца какого-то мерзкого животного. И Норман орал, орал и орал, моля о пощаде, чтобы больше ничего не знать и ничего не видеть.

— Подойди ближе, — промурлыкало оно. Множество рук (или вовсе не руки) тянулись к нему, а пасть раскрывалась в зевке. — Я хочу поговорить с тобой. — Черные лапы-щупальца заканчивались когтями в отвратительной щетине. Когти ухватились за его запястья, за его ноги и набухший отросток, который все еще вздрагивал у него в брюках. Один коготь, любовно извиваясь, залез ему в рот; щетина царапала ему зубы и щеки изнутри. Коготь ухватил его язык, вырвал его и с триумфом взмахнул им перед его единственным вытаращенным глазом. — Я хочу поговорить с тобой сейчас… и… по… душам!

Норман сделал последнюю бешеную попытку вырваться, но вместо этого очутился в голодных объятиях Розы Марены.

Теперь он наконец узнал, каково это — когда кусаешь не ты, а кусают тебя.

12

Рози лежала на ступеньке лестницы с закрытыми глазами и стиснутыми, прижатыми к голове кулаками, слушая его вопли. Она не пыталась даже представить, что там происходит, и лишь старалась не забывать, что это орет Норман — со своим кошмарным карандашом, с теннисной ракеткой, с его безжалостными зубами и кулаками.

Тем не менее все это захлестывал кошмар его воплей, его отчаянных криков, его рева и хрипов издыхающего зверя, пока Роза Марена…

…пока она делала с ним то, что делала.

Через некоторое время — бесконечно долгое — крики прекратились.

Рози лежала, медленно разжимая кулаки, но по-прежнему крепко зажмурив глаза и делая короткие судорожные вдохи. Она могла пролежать так еще несколько часов, если бы ее не позвал сладкий безумный голос женщины:

— Выходи, маленькая Рози! Выходи и порадуйся! Быка больше нет!

Рози медленно поднялась — сначала на колени, а потом встала на онемевшие ноги. Она поднялась по ступенькам и вышла на землю. Она не хотела смотреть, но ее глаза помимо ее воли уставились на лужайку, а дыхание все еще застревало у нее в горле.

Она испустила долгий тихий вздох облегчения. Роза Марена по-прежнему стояла на коленях спиной к ней. Перед ней лежала тень какой-то кучи, на первый взгляд напоминавшей груду тряпья. Потом некий белый предмет, похожий на щупальце морской звезды, взметнулся из тени на свет луны. Это была рука, и тогда Рози вдруг увидела все остальное, как человек, внезапно увидевший картинку в чернильной кляксе на приеме у психолога. Это был Норман. Он был изувечен, глаза его вылезли из орбит от выражения дикого ужаса, но это точно был Норман.