Рождение волшебницы

– Зачем ему столько жратвы, его к Замору все равно уволокут! Все равно ведь сейчас уволокут!

Поняли тугодумы!

– Куда уволокут?

– Что ты мелешь?

А вот что. Золотинка позволила себе коротенько похныкать (и то уж они рассвирепели: будешь ты говорить?!) и потом изложила – с должным количеством слез и всхлипываний – как ведь оно все вышло.

Вышло же так, что мальчишка забрался в чью-то кибитку с самыми невинными побуждениями, и, понятно, не мог вылезти, когда возвратились хозяева и затеяли тут же у закраины кузова разговор. Эти двое – он и сейчас мог бы признать их по голосам – сговаривались похитить столпника и передать его по сходной цене Заморке… то есть судье Замору из надворной охраны. Затем, что тот, сколько ни бьется, не может пройти через дворец. И он ничего не пожалеет за праведника, который кого хочешь тебе проведет через блуждающий дворец.

Повествование мальчишки было принято с возрастающим, уважительным даже вниманием, как того и требовал затронутый предмет.

Народ хотел подробностей, и Золотинка, разумеется, не скупилась. Она припомнила, в частности, что заговорщики рассчитывали без помех скрутить и увести под покровом ночи старца, но опасались Замора – тут они колебались, не зная, чего ожидать от всемогущего вельможи, и удастся ли договориться. И как добраться до самого Замора, когда у застав болтаются на деревьях повешенные? Кто решится пойти на переговоры? И не отнимет ли Замор у заговорщиков столпника за здорово живешь? И не лучше ли написать письмо, прежде чем соваться в воду, не зная броду? И если найти грамотного человека, то сколько он возьмет, чтобы написать? И можно ли доверять грамотею, не придется ли взять его в долю? И если уж брать в долю, то не лучше ли и послать его самого с письмом? Авось обойдется.

Вот так они рассуждали между собой, ни слухом ни духом не ведая о затаившемся под рогожей мальчишке. Ясное дело, что выбравшись из кибитки, мальчишка пришел поглядеть на столпника и тут уже сообразил, что все эти яства, подаяния доброхотов ему уже не понадобятся.

– Где кибитка? – волновался народ.

Взамен кибитки сошли следы от колес, ободранный лес вокруг, мусор в прибитой траве, следы копыт и, наконец, конский навоз, как живое свидетельство действительности вызванных Золотинкиным воображением призраков.

Народ загомонил. Кощунственный замысел злоумышленников возбуждал среди всеобщего разброда не совсем ясные еще надежды и потребность действия. Никому, по видимости, до сих пор и на ум не всходило, что надо рассматривать святого старца не только как живой оберег, но и как непосредственную ценность, которую можно обменять на некие иные блага и услуги.

Золотинка больше не вмешивалась, полагая, что семена посеяны и нужно ждать всходов. Она рассчитывала, что искателям не понадобится особенно много времени, чтобы сговориться. И в самом деле, не стесняясь столпника, который лишь зыркал по сторонам осмысленными глазами, искатели достигли взаимопонимания уже к полуночи. Тут только Золотинка почла за благо настойчиво о себе напомнить.

– Не понесу я ваше письмо! Письмо никакое не понесу! – взревела она вдруг ни с того ни с сего. – Что я, лысый?

Вопрос подоспел как раз в ту пору, когда засаленный грамотей с багровым носом и двумя лихими перьями за ушами, пыхтя и страдая от бесконечных помарок и переделок, заканчивал исчисление условий и требований, которые обладатели святого старца выдвигали Замору в обмен на уступку.

– Разве что малого послать? – сообразил грамотей, оторвавшись от бумаги; он писал на узкой дощечке, кое-как приспособив ее на колено. – Малому что? Все нипочем.

– Этому – да! Этому что! Небось не тронут. Да ты не робей! – высокий костер озарял воспаленные словопрениями лица искателей, они в самом деле чувствовали сейчас, что все нипочем. Особенно для малого.

Не дожидаясь утра, мальчишку вывели на дорогу. Впереди просматривалась гряда частокола и ворота, прорисованные багровым заревом костров.

– Не бойся, ничего тебе не сделают, – смягченными, подобревшими и даже сочувственными голосами внушали Золотинке искатели.

– Главное, не беги. Потихоньку. Будут стрелять, кричи, что письмо.

На середине пути Золотинка оглянулась.

– Чего стал? – во тьме обозначились крадущиеся тени.

С противоположной стороны окликнул часовой. Свистнула невидимая стрела. Золотинка плюхнулась в пыль и тогда, укрывшись в яме, позволила затаившимся где-то сзади искателям взывать во весь голос к страже. После отрывистых объяснений, которые происходили через голову посланца, искатели велели ей встать, а часовые позволили подойти и потом впустили в ворота. Молодой витязь, видно, начальник караула, протянул окованную бронзой руку:

– Давай письмо.

Повертев запечатанный лист, он снова глянул на мальчишку, словно пытаясь уразуметь, что связывает основательное с виду послание и замурзанного маленького босяка. Усиливая сомнения, мальчишка взволнованно засопел и утерся грязным рукавом. В затруднении витязь отмахнул спадающие на лицо кудри, перевернул сложенный конвертом лист:

– Это чья печать? – бурую кляксу воска на сложении углов украшал нечеткий оттиск шестилучевого колеса – громовой знак от четок.

– Столпника. С горы он, столпник, – сказала Золотинка. Готовый уж было взломать печать, витязь раздумал.

– Стой здесь, – сказал он и кивнул лучникам, чтобы стерегли мальчишку.

Костры причудливо освещали заставленный шатрами, загородками из жердей и навесами городок. В середине стана, куда направился витязь, рдели купола высоченного шатра, увенчанного обвисшими в ночном безветрии знаменами. Человек двадцать бодрствовали у ворот, иные из них укладывались возле огня на плащи и подстилки из телячьих шкур, чтобы вздремнуть. Часовые томительно шагали по забралу, которое тянулось по внутренней стороне частокола на середине его высоты.

Никто не приветил мальчишку, но никто особенно и не стеснял его. Витязь ушел и пропал, и время тянулось вязко. Золотинка старательно ковырялась в носу и глубокомысленно рассматривала козявки. Она подсела к огню рядом с зевающим толстяком, который из одной только скуки, кажется, развязал торбу. Там у него, как водится, имелся и шматок сала, и хороший кус хлеба, и варенные вкрутую яйца, и луковица. И к этому изобилию хороший глоток из оплетенного лозой кувшина. А можно и два глотка. Золотинка дремала, прикрыв глаза, пока толстяк не осовел от еды и не стал задумываться, насилу поднеся кусок ко рту… и не прилег. Тогда Золотинка, почти не подвинувшись, как сидела она на корточках, потянулась к торбе и нащупала в ней нечто толстое и скользкое – круг колбасы. Который и принялась тянуть с торжественной и опасливой медлительностью.

– Ах ты!.. – несколько мгновений понадобилось толстяку, чтобы обрести дар речи. Он выругался и толчком кулака опрокинул мальчишку наземь. Общий переполох, поднявший на ноги немало народу, только прибавил служилому усердия, он принялся тузить и волочить воришку, а потом, под одобрительные возгласы товарищей, пустил в ход кожаные ножны от меча.

Золотинка вопила, сколько полагалась по обстоятельствам. Под этот слезливый вой и смачные поцелуи ножен о тощую задницу возвратился начальник караула, красивый юноша с мягкими кудрями до плеч.