Рождённая на стыке веков

Меня словно током прошибло, давно до меня мужчина не дотрагивался, в последний раз, это было грубое насилие и издевательство двух негодяев. Но руку я не отняла и пошла рядом с Мирзой.

До центрального парка было довольно далеко, но расстояния я не замечала, мы медленно шли и разговаривали.

– Рассказывай всё, всё что произошло после того, как я ушёл на войну. Потом и я расскажу, почему сразу не мог вернуться домой, – сказал Мирза.

– Да, конечно. Вы вправе всё знать. Когда мы Вас проводили, Бахрихон опа затосковала. Потеряв сначала сына, потом проводив Вас, она словно и сама умерла. Она говорила, что больше никогда Вас не увидит… удивительная была женщина, светлая ей память. Ей почти сразу стало плохо, высокая температура, бред… я тогда очень испугалась. Зашёл сосед, Вы его должны помнить… Григорий. Он и помог, вызвал знакомого доктора, тот увёз Бахрихон опа в больницу, сказал, что у неё истощение организма и воспаление лёгких. Надеялись, что лекарства и уход врачей помогут. Утром нужно было идти на работу, а вечером пришёл Григорий и мы поспешили в больницу. Но вышел доктор и сказал, что Бахрихон опа умерла.

Вскоре… вскоре меня арестовали, каким-то образом узнали, что в прошлом я жила в доме Турсун бая и принадлежала ему. В общем, меня и слушать никто не стал, когда я пыталась объяснить. Семь лет лагерей, недавно меня освободили. Вот и всё, – не поднимая головы, рассказывала я.

– Нет, не всё, Халида. Ты должна мне всё рассказать, поняла? Ничего не скрывай от меня, – остановившись, не отпуская моей руки и глядя мне в глаза, сказал Мирза.

– Я не могу… стыдно об этом говорить и тяжело, – тихо произнесла я, не смея поднять голову.

– У тебя сын, ему лет пять, не больше, верно? Не с воздуха же он взялся, а? – Мирза почему-то повысил голос, требуя, чтобы я всё ему рассказала.

– Шесть, – ответила я.

– Что шесть? – не понял Мирза.

– Сыну шесть лет. Если Вы настаиваете… верно, не с воздуха. Там, за стенами КГБ, двое ублюдков издевались надо мной. Избивали, пинали, допрашивали, потом… потом… – я разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Молчи! Всё, дальше ничего не говори. Прости меня… я не должен был. Прости, – нахмурив красивое лицо, Мирза вдруг обнял меня и прижал к себе.

А я, словно маленькая девочка, не переставая плакала, вздрагивая в его руках. Он вытащил из кармана носовой платок.

– Вытри лицо и перестань плакать. Не стоят эти гады твоих слёз. У тебя прекрасный сынок, забудь обо всём, – отпуская меня из своих объятий, сказал Мирза.

Мы дошли до сквера и сели на скамью. Долго сидели молча, наверное, каждый думал о своём.

– Мне и моей подруге нужна работа. Помогите нам, Мирза, – наконец подняв голову и взглянув на Мирзу, сказала я.

– О чём это ты? Конечно помогу. Вернёшься на завод, возьму тебя в свой цех, хотя… тебе бы учиться надо. Можно на вечерний поступить, а днём работать, – сказал Мирза.

– Мне столько лет… ну какая учёба, Мирза? С сыном ещё, – возразила я.

– Учиться никогда не поздно. Ладно, завтра с утра приходите на завод, там всё и решим, – сказал Мирза.

– Мне с утра в детский сад сходить надо, наш участковый очень мне помог. И Абдуллу в садик устроить помог, у него сестра там заведующая, сказал, к ней обратиться, – сказала я.

– Значит придёшь после того, как сходишь в детский сад, – ответил Мирза.

– Мирза? Вы хотели рассказать, почему так долго с войны не возвращались, – напомнила я ему.

Мирза поднял голову и пристально посмотрел на меня.

– Тебе правда интересно это знать? – спросил он.

На душе было муторно. Я и хотела узнать, что было с Мирзой и боялась услышать его историю.

– Ты и так столько всего пережила и моя история… впрочем, моя история сказка, по сравнению с твоей. Война – всегда смерть, ранение, в лучшем случае. И меня ранили, когда красная армия с боями вытесняла беляков. Жутко было, кровь, тела. Нас, несколько человек, взяли в плен, сначала пытали, избивая и пиная сапогами, а на утро, отряд собрался покинуть деревню. Нас брать с собой они были не намерены и мы, четыре человека, уже прощались с жизнью. Шансов на выживание не было, конец войны, белые понимали, что проиграли и нужно драпать за границу, иначе смерть.

В последние месяцы войны, беляки стали более жестокими, но я потом часто думал, ведь каждый из них по-своему боролся за свою землю. Принять новую власть, которая лишила их всего, что они имели, понятное дело, они бы не смогли. Вот и мстили по-своему. Так сказать, вымещали свою обиду, злость и то, что их гонят с собственной земли, да что с земли – из собственного дома. Бедные, богатые, были во все времена. Не знаю, изменится ли что-нибудь теперь, вроде жизнь налаживается , землю крестьянам раздали, власть в руках советов. Прости, отвлёкся я… В общем, на заре нас вывели в поле, к краю обрыва и расстреляли. Когда пришёл в себя, сразу и не понял, где нахожусь, думал, в рай попал. А надо мной молодая женщина и рядом старуха стоит, бормочет что-то и травы на раны накладывает.

– Где я? – прохрипел я, поводив вокруг глазами.

Голова перевязана, тяжёлая, словно чугунный казан. Тела не чувствую.

– Лежи, милок, ты чудом выжил. Не думали, что оклемаешься, – говорит старуха, а слова её, словно барабанный грохот в ушах отдаются.

– Ты, солдат, уже неделю без памяти лежишь. Спасибо бабушке, выходила тебя. Нашли тебя среди убитых, похоронить вышли, а ты стонешь. В хату перенесли, бабушка всё боялась, что помрёшь, но ты живучим оказался, – сказала молодая женщина, нагнувшись надо мной.

И так от неё запахло… свежескошенной травой и молоком, которое она держала в кружке с куском хлеба.

– Тебе поесть нужно, сил набираться. Давай, милок, ну-ка, попробуй сесть, – сказала старуха, помогая мне это сделать, придерживая за плечи. Сильная старушка оказалась, молодая-то подушки за спину подложила, я, охая и ахая, кое-как сел.

Так они ухаживал за мной две недели. Когда кто-то к ним заходил, тут же дверь комнаты закрывали и поговорив в сенцах, сразу выпроваживали. Я потихоньку стал садиться, потом и вставать. Ходить было тяжело, рана, правда, от трав старухи затягивалась быстро. Ох и вонючие были травы, но терпел.

Ходить, словно заново учился. Молодая женщина помогала мне, обняв её за плечи, я ходил по комнате. Часто вспоминал Бахрихон и сына, который умер в младенчестве. Молодая женщина была красивая, кровь с молоком, так сказать. Идти мне было некуда и не к кому, а она так мне улыбалась и просила остаться с ней. Мужчина по натуре слаб, не осуждай меня. Я очень тосковал по жене, но естественные потребности, сама понимаешь, давно без женщины, а тут на тебе, совсем рядом, каждый день и сама готова в лечь постель.

Старуха часто уходила в лес и на поля за травами. И однажды, я не выдержал, ох и страстная баба оказалась, наши-то, более тихие и скромные, на такое, что вытворяла эта пассия, не способны. Так я и остался жить у неё.

Мужа женщины в гражданскую войну убили, недолго горевала, всё ребёнка от меня хотела. Молодая, не успела с мужем насладиться любовью, осталась вдовой. А я тосковать стал, по дому, по моей Бахрихон, по заводу. Говорю Любе, так звали ту женщину, домой, говорю, хочу вернуться, а она в слёзы, не пущу, говорит. Баба Нюра, старушка, тоже уговаривала меня остаться, я сделал вид, что согласился, а сам задумал ночью уйти. А Люба и заявляет, что ребёночек у нас будет. Что делать? Пришлось остаться, но тоска такая, мОчи нет. Родила она, дочку родила, Настей назвали. Но чужие они мне и всё. Подумал, Люба получила, что хотела, значит не должен ей ничего и однажды, ночью, я вышел из хаты и ушёл, куда глаза глядят. Двое суток шёл, хорошо, хлеб и сало взял, вещи мужа своего Люба мне дала, так, с вещмешком за плечами, отдыхая, чтобы немного поесть, да молока попить из бутыли, которое я прихватил, я дошёл до станции. С пересадками, месяц до дома добирался. Везде на дорогах проверки, к счастью, мои документы сохранились, которые мы зашивали в подол гимнастёрки. В общем, пронесло.