Розы и хризантемы

— Идем! — крикнул Данко.

И вот лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем.

Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул он радостный взор на свободную землю…»

Мама входит в комнату.

«… и засмеялся гордо. А потом упал и — умер.

Люди же не заметили смерти его и не видели, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце».

— Что с тобой? — говорит мама. — Чего ты ревешь?

«Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой…»

— Что с тобой, я спрашиваю! Объясни, что случилось?

— Тише! — шепчу я.

Зачем она мешает мне слушать?

— Вот оно что! Слушает дурацкие выдумки и ревет! — Она выключает радио. — А я никак не могу понять, чего она льет слезы. Нашла из-за чего печалиться.

— Включи! — прошу я. — Мама, включи!

— Действительно! Только этого не хватало… Успокойся. Успокойся, я тебе говорю, прекрати сейчас же! Будешь из-за всякой ерунды расстраиваться — никогда не поправишься. На, выпей воды.

Я не хочу воды, я хочу слушать про Данко!

— Я хочу слушать что дальше!

— Дальше такая же чепуха, как и вначале. Фантазии экзальтированного идиота. И безграмотного к тому же. Вместо того чтобы чушь выдумывать, лучше бы делом занялся.

На гордое сердце ногой!.. Почему, почему они такие злые?!

— Ниноленьки, Тамара едет! — сообщает бабушка.

— Какая Тамара? Не болтай ерунду!

— Какая ерунда? Вот, Надя пишет! Выехала двадцатого.

— Покажи! Действительно… Что же они раньше не написали? Да еще с Риткой… К чему это — не понимаю! Таскать за собой пятилетнего ребенка. Могла бы оставить с тетей Надей. Какой это отдых — с ребенком на руках! Так что же получается? Через день-два они будут в Москве. Не знаю, пусть останавливаются у Тали. У нас нельзя — у нас тиф.

— А у Тали чахотка!

— Да, — соглашается мама, — куда ни кинь — везде клин. И так плохо, и так нехорошо.

— У нас комната больше! — решает бабушка.

— Что ты говоришь? А то я без тебя не знала!

Тетя Тамара не боится тифа.

— Тетечка Лизочка! — Они целуются с бабушкой. — Боже мой, боже мой!.. Тетечка Лизочка, мамочка, родненькая! Как исхудала, какая маленькая сделалась!.. Ниночка, мамочка, а ты совсем не изменилась! Такая же красавица! И такой же дивный цвет волос!

— Какой цвет, каких волос, бог с тобой! — отвечает мама. — Седины уже, Тамарочка, больше, чем волос.

— Где? Что ты! Совершенно не заметно. А Светлана? Подумать только — какая прелестная девочка! Боже, какая дивная кожа!

— Кожа? Что ты выдумываешь!

— Дивная, дивная кожа! — не сдается тетя Тамара. — Неужели ты не обратила внимания? Нежная, матовая, бархатная — очарование. У моей Ритки совсем не то.

Я смотрю на Риту. Она молча и серьезно усаживается на табуретку напротив меня, складывает руки на коленях. Потом она складывает руки на груди. Потом подымает их и кладет на голову. Потом вытягивает к потолку ладонями вверх.

— У меня никогда не было хорошей кожи, — сообщает тетя Тамара, опускаясь на стул. — А какая у вас светлая комната! Ниночка, сколько солнца! Ах, как мне надоела моя изба… Ниночка, можно я тебе что-то расскажу? Ты не рассердишься?

— Почему я должна сердиться? Только подожди минутку, я поставлю суп. — Мама выходит.

— Что Надя? — спрашивает бабушка. — Все храпит?

— Почему, тетечка?.. Почему — храпит?

— Она всегда храпела, как мужик. Я с ней в одной комнате не могла спать.

— Тетечка, что вы выдумываете! Ах, как вы изменились… Я вас помню в той шляпе с цветами… Как вы были хороши!

— Старость — не радость, — бормочет бабушка. — Будь она проклята! Шляпу Маруська украла, а годы украли все.

— Да, так что ты хотела сказать? — спрашивает мама, возвращаясь.

— Ты знаешь, я сегодня всю ночь плакала. Ах… Ниночка, почему все так ужасно? Я в сорок третьем году чуть не вышла замуж. Очень приличный человек. Но мама не дала.

— Почему?

— Мы уже договорились идти регистрироваться. Я ей ничего не говорила — я же ее знаю. Но в последний день все-таки не выдержала, решила сказать. Она, конечно, сразу вскинулась. «Как ты, — говорит, — можешь думать о каком-то замужестве, а вдруг Гриша жив?» Но ведь он погиб! У меня извещение. Ниночка, ты не представляешь, что там творилось. Немцы с танками, с пушками, а у наших одни винтовки. Все там погибли, на этой границе, все — никто живым не ушел. Но она говорит: «А вдруг он в плену? А вдруг вернется? Придет, а ты тут с другим». Ах, Ниночка… Ну что я должна была делать? Я не пошла. Я имею в виду, регистрироваться… Соврала, что Ритка больна. Месяца два водила его за нос. Но потом он сказал: смотри — или так, или так.

— Ты знаешь, я тетю Надю очень люблю, — говорит мама, — но тем не менее она сумасшедшая. Ты помнишь, как она расстроила твой роман с Днестровским? А с Гришей? Тоже делала все, чтобы ваш брак не состоялся. Спасла только его настойчивость.

— Ниночка, я по дороге сюда заехала к нему — я имею в виду этого человека, который делал мне предложение.

— Да. И что же?

— Женат и годовалый ребенок. Ниночка! — Тетя Тамара заливается слезами. — Я так несчастна! У меня красные глаза, да?

Глаза у нее серые.

— Если нашелся приличный человек, то как можно было упускать? Сегодня женихи на дороге не валяются.

— Особенно у нас в Кривошеино, — кивает тетя Тамара и белым кружевным платочком промокает слезы. — Начальник милиции и фельдшер — вот и вся интеллигенция.

— Ах!.. — говорит мама.

— Да и те женатые и куча детей!

— Но ты не должна отчаиваться, — вздыхает мама, — ты такая молодая.

— Не такая уж и молодая — в декабре двадцать восемь.

— Двадцать восемь — это еще не сорок четыре.

— Ниночка! Неужели тебе сорок четыре? Невозможно поверить! Но у тебя другое положение — тебе не нужно никого искать. У тебя чудный муж. Удивительный человек! Умница.

— Ах, Тамарочка, со стороны всегда все кажется лучше, чем на самом деле, — говорит мама.

— Он замечательный, замечательный! Ниночка, это твое! — Она раскрывает чемодан и вытаскивает что-то, завернутое в белую тряпку.

— Что это? Бог с тобой! — пугается мама. — Это ты таскала за собой пять лет? Ведь это пуд весу!

— Ах, Ниночка, мамочка! Я скажу тебе правду: я хотела оставить в Таганроге. Мы бежали в такой спешке, а оно, если ты помнишь, было замуровано в печке.

— Ну конечно, помню!

— Но мама сказала: нет, нельзя оставлять. А что, если дом разбомбят?

— Ну и черт с ним! — говорит мама.

— Что, если мы не вернемся? Если кто-нибудь, не дай бог, обнаружит?

— Да и черт с ним!

— Нет. Она сказала: это Ниночкино, мы обязаны сберечь.

— Да пропади оно пропадом! Но если уж взяли, так надо было продать, обменять на продукты, на сахар, на масло — не знаю, на что угодно!