Розы и хризантемы

— В школе учат писать «д» как «у», — реву я. — Все девочки пишут хвостик вниз…

— Меня не интересует, что делают все! — говорит мама. — Все бросятся в колодец, и ты тоже? Они пусть делают, как хотят, а ты будешь писать так, как писал мой отец и как пишу я!

Прасковья Федоровна будит меня:

— Вставай, вставай скорей! Отец твой вернулся!

Я вскакиваю. Мамы нет в комнате. Я бегу в кухню на балкон. Внизу сгружают вещи с машины, мама обнимает военного. Это мой папа!

— Папа! — кричу я, но он меня не слышит.

Я бегу в коридор, открываю дверь квартиры. Лифт едет наверх. Как долго он подымается! А вдруг в нем вовсе не папа? Вдруг папа все еще стоит там, возле машины?

Военный выходит из лифта, подхватывает меня на руки и подымает высоко над головой. Потом прижимает к себе и несет в комнату.

— Сиди здесь, — говорит он, — сейчас я тебе что-то покажу.

Он уходит. Я жду.

— Оденься хотя бы, — ворчит мама. — Сидишь в одной рубахе.

Папа возвращается с большим чемоданом.

— Ого! — говорит бабушка.

Пока он отпирает замки, она заглядывает ему через плечо. Папа подымает крышку — в чемодане много-много кукол.

— Ты сдурел! — говорит мама. — С ума сошел, ей-богу!

У всех кукол настоящие волосы и закрывающиеся глаза. Два голыша совсем одинаковые, только один беленький, а другой — негритенок. У беленького голубые глаза и длинные мягкие локоны, а у негритенка глаза карие и волосы жесткие и курчавые.

— Павел Александрович, разве это пупэ? — восхищается бабушка. — Они же совершенно как живые!

— Я за ними специально ездил в Швейцарию! — хвастается папа. — В Швейцарии делают самых лучших кукол.

— Внученька, дай мне подержать! — просит бабушка.

Я протягиваю ей малышей, оба начинают плакать.

— Вы подумайте! — пугается бабушка. — Совершенно живые! Нет, даже у губернатора не было таких!

— Сумасшествие… — вздыхает мама.

Одна кукла одета в черное мягкое платье с серебряной вышивкой. Платье закрывает ей ноги, а руки и плечи открыты. На ножках у куклы серебряные туфельки на высоких каблучках, но она хорошо стоит на полу и совсем не падает. Золотые волосы завиты в локоны, лучистые глаза открываются и закрываются, длинные черные ресницы касаются бровей. В маленьком носике видны розовые ноздри, и щечки тоже розовые. Красные губки слегка приоткрыты, на тоненьких пальчиках блестящие ноготки.

— Сумасшествие! — повторяет мама. — Представляю, каких бешеных денег это стоило!

Папа довольно улыбается и поворачивает колечко на спине у куклы, под платьем.

— Она певица, она умеет петь, — говорит он.

В животе у куклы раздается музыка.

— А как ее зовут? — спрашиваю я.

— Ингрид.

— Ингрид?

— Она же немка.

— Почему именно Ингрид? — спрашивает мама.

— Так…

Я прижимаю куклу к себе.

— Осторожно! — говорит мама. — Ты же изомнешь ее! Ну разве это игрушка для ребенка? Я понимаю, если какая-нибудь дамочка поставит у себя в гостиной на рояле.

Она открывает другой чемодан. В нем большая серая шуба с шапкой и муфтой. Мама меряет шубу, вздыхает.

— Неужели не было ничего лучше кролика?

— Нинусенька, кролика тоже удалось достать с превеликим трудом.

— Да, но он же моментально вылезет.

— Ничего подобного. Это отличная выделка.

— Ну что, я не знаю? А это что?

— Это для Светланы.

Беленькая шубка для меня! Не такая пушистая, как у Нинки, но все равно очень красивая. Папа помогает мне надеть шубу. Она немного велика, но это ничего, я еще вырасту.

— Лама! — говорит папа. — Самый теплый мех. Знаешь такого зверя — ламу?

— Нет…

— Живет в Южной Америке.

— Снимай! — говорит мама. — Купить белую шубу! Не знаю, о чем ты думал.

— Чем она тебе не нравится? — спрашивает папа.

— Через три дня превратится в грязную тряпку. Дай-ка сюда… — Мама ощупывает шубу. — Не знаю, если только перевернуть мехом вниз… Но где доставать верх?..

— Есть еще одна. — Папа вытаскивает из чемодана коричневую шубку с коротким блестящим мехом. — Эта должна быть впору.

Я меряю вторую шубу.

— Она ей мала, — говорит мама.

— По-моему, отлично, — не соглашается папа.

— Я отошлю ее Тамаре.

— С какой стати, Нинусенька? Я покупал ее для Светланы.

— Она ей мала. И вообще, должна же я что-то им послать.

— Можно послать что-нибудь подешевле, какое-нибудь платье. А это натуральный обезьяний мех.

— Действительно. Значит, для Светланы нашлась и лама, и обезьяна, а для меня только кролик.

— Детские вещи легче достать, — оправдывается папа. — Зато смотри, какой тут есть зверь! — Он вытаскивает из чемодана черно-бурую лису.

— Ого, какая огромная! — говорит бабушка. — Верно, из двух сшили.

— Ну, это еще куда ни шло. — Мама накидывает лису на плечи и смотрит на себя в зеркальце. — Очень, очень недурна! А что же ты шерсти не привез? Я же тебе писала.

— Наивный ты человек! Ты думаешь, там все лежит на выбор. Что попадется, то и берешь. Почти за всем приходилось ездить в американскую зону.

— Да, — мама поджимает губы, — Храпаль мне рассказывал об этих ваших поездках. Ничего не скажешь — молодцы… Бравые служаки.

— Достал дюжину шерстяных рубах, — вспоминает папа, — и три отреза. Прекрасная тонкая шерсть.

— Два из них цвета хаки! — возмущается мама. — Что же я, должна разгуливать, как сержант? Не знаю, может, удастся распустить две или три? — размышляет она, рассматривая рубахи. — Связать платье… Всю жизнь мечтаю о вязаном платье. Ладно, отошлю Тамаре шубу и две таких рубахи — для нее и для тети Нади.

— Делай как хочешь, Нинусенька, — огорчается папа, — но, по-моему, это совершенно излишнее попечительство.

— А это что такое? Боже, к чему эта ведерная кастрюля?

— Ты просила большую кастрюлю.

— Да, но кастрюлю, а не полковой котел! Нет, это надо придумать — везти такую тяжесть! И куда я ее дену? Простоит всю жизнь на антресолях.

— Нинусенька, то, что ты просила, то я и привез.

— Да? А это я тоже просила? Что это вообще такое?

— Это секундомер.

— Я вижу, что секундомер, но на кой черт он нужен?

— Пригодится.

— Разумеется! Набрал всякой дряни, и еще пытается уверить меня, что я об этом просила! Можно подумать, что все это делается назло.