Розы (сборник)

Дверь закрывается.

Он ставит бутылку на место, дрожащими руками закрывая бар на замок.

ЧОКНУТАЯ!

Чокнутая – так ее называли друзья. Наполовину в шутку, наполовину всерьез. Кэрри была с чудинкой – могла разозлиться от пустяшного розыгрыша, но почти всегда в компании вела себя достойно и рассудительно. Не пила много, не кокетничала с двумя разом, не лезла в бессмысленные споры и давала списывать. Идеальная студентка.

Кэрри к третьему курсу успела нахвататься таких знаний по истории Западной Европы, что только самые отпетые зубрилы не ходили к ней за помощью. Ну, еще гордецы – с этих что взять? Лучше удавятся, чем пойдут к Чокнутой за советом.

На вечеринках Кэрри держалась особняком, но всегда разговаривала подолгу, если к ней подсаживались достойные слушатели. Могла рассуждать об оккультизме, цитировала «Молот ведьм», даже на коленке вырисовывала древние руны. Учеба была ей в радость, и хоть никто не воспринимал Кэрри слишком серьезно, многим было забавно прикоснуться к редкому фанатизму. Что обычно услышишь от девушки? Косметика, тряпки, киношки… Кэрри, напротив, рассказывала про кресты, распятья, пентаграммы и черные свечи. Готичненько? Пожалуй, но с налетом подлинной интеллектуальности – то, что нужно под дешевый виски из супермаркета.

Вместе с Кэрри всегда ходили Безумный Макс (прыщавый дылда в огромных очках с толстыми линзами) и Никки. Два отражения Чокнутой, в которых она, как в перевернутом зеркале, могла бы найти себя, будь у нее желание приглядеться к друзьям. Макс занимался литературой Шотландии семнадцатого века и никому не был интересен со своими очками, а Никки… Ну, Никки была шлюхой. Не профессиональной, конечно, зато в плане хобби лидировала в общем зачете на своем курсе. От нее Кэрри переняла некоторую манерность и картинные ужимки. И вот, вооружившись прилежанием и харизмой пролетариата, она рассказывала всем желающим про Палестину, про истинный смысл крестовых походов, про Третий Рим, про шабаши ведьм, про демонов. И все они, все, кто встречался с Чокнутой, чувствовали себя частью детской лагерной страшилки. Хихикали в ладошку и отмахивались после третьей рюмки, когда из шутки лепет Кэрри превращался в зловещую легенду.

Пригласить Кэрри на вечеринку по случаю Хеллоуина предложил Майкл. Он всегда предлагал какой-нибудь бред, и его всегда слушали. Майкл был заводилой, душой компании и, к тому же, владельцем коттеджа, на территории которого проходили самые масштабные попойки факультета. Если бы не коттедж, черт знает, кто решился бы слушать Майкла, но никому не хотелось спорить с хозяином, и Кэрри пригласили. И за ней, конечно же, увязались Безумный Макс и Никки.

Собираясь на праздник, Кэрри нацепила мамино платье. Для нее в этом было что-то зловещее и символичное, хотя Макс считал тряпки слишком ветхими, а вонь от них – слишком мерзкой. Кэрри завязывала бант над ворохом локонов, стараясь превратить старенький дешевый атлас в драгоценное украшение. Черная потрепанная вуаль, алые ленты, глубокий вырез на груди и открытая спина – здравствуйте, кокетки восьмидесятых! Кэрри улыбалась своему отражению, игнорируя нервные ужимки Макса на заднем плане.

– По-моему, шикарно, – заявила она. Макс проглотил слюну и вышел. Чокнутая расхохоталась – зловеще, с придыханием, а потом перешла на визг. Вот он, прекрасный образ для Дня всех Святых.

Никки была соблазнительной медсестрой, а Макс нацепил какой-то фрак и прилепил к зубам накладные клыки. Клыки выпадали, фрак был ему велик, и Кэрри пошутила, что не хватает цилиндра и джиги-дрыги, но Макс не изучал литературу Англии, он так сосредоточился на своей Шотландии, что даже не понял шутки.

Праздник был шумным, обескураживающе банальным и переполненным алкоголем. Как всегда у Майкла. Кэрри стояла в сторонке, ожидая слушателей, готовая выдать им новые сведения о замечаниях к «Молоту ведьм», написанных дельным инквизитором. В самый раз для такого праздника.

– Вы – мрачная вдова? – зловеще прошелестел над ухом Кэрри фальшивый упырь.

– Я – скучающая студентка, – ответствовала Кэрри, стараясь не скатиться до хохота раньше времени. Тут же подоспел Макс, он выскакивал, как черт из табакерки, стоило появиться возле Кэрри особе мужского пола.

– Не хочет ли скучающая студентка выпить адского зелья? – продолжил упырь, не обратив внимания на Макса, который, как всегда, стушевался и ушел восвояси.

– Дайте угадаю, – улыбнулась Кэрри, – Маргарита?

– Как можно! – ужаснулся упырь, помахивая стопкой водки. – Сорок градусов беззаботности, только и всего.

– Какой вы оригинал, – Кэрри хихикнула, – вам бы кол в сердце.

Упырь охотно поддержал разговор, и очень скоро они разговаривали о серебряных пулях, рассветах, закатах и поэзии Проклятых. Кэрри широко улыбалась, чувствуя себя необычно приятно в компании с незнакомцем, упырь живо интересовался ее познаниями в мифологии нежити, а Макс караулил неподалеку, убеждая самого себя, что при первых признаках «недоброго» вступится за подругу.

Вслед за первой рюмкой Кэрри опрокинула вторую, настал черед третьей и четвертой, так что спустя час она ощущала себя легкой и воздушной пылинкой в объятьях дружелюбного мира. Ничто, казалось, не могло разрушить ее счастья, но тут краем уха она услышала обращенную к Никки фразу:

– Шалава!

Услышала, хлопнула глазами и ощутила в животе комок давящей тяжести, рвущийся наружу. Понеслась в туалет, наклонилась над грязным унитазом и на краткий момент перестала воспринимать реальность. Ругательство отдавалось в голове громом церковных колоколов, пением петуха на рассвете.

Шалава.

Кэрри корчилась на грязном полу, измазав полы платья и рукава уличной грязью и жидкостью еще более вонючей. Ей было противно, отвратительно и мерзко от самой себя, от кабинки в недрах коттеджа, от Хэллоуина, некстати подвалившего «упыря» и воспоминаний, которые нахлынули так внезапно.

Шалава.

В детстве она слышала это слово частенько. Мать ходила по рукам, переползая от одной интрижки к другой, нередко за какие-то сутки. Соседи, знакомые и даже новые ухажеры называли ее «Шалавой» в глаза, с большой буквы. Вместо имени. И, возможно, если бы Кэрри не помнила маму другим человеком, она тоже начала бы звать ее так.

Шалава.

Наконец, тошнота отступила. Кэрри поднялась на ноги и через коридоры потащилась к выходу из коттеджа. Содом и Гоморра – рай инквизитора. Лучше выбираться поскорей, пока не нагрянули копы или родители особенно респектабельных студентов.

В узком коридоре, заставленном старинными комодами и вазами из далеких стран она наткнулась на Макса. Макс шел вперед по памяти, без очков, которые сжимал в побелевших от усилия пальцах. Кэрри окликнула его, и он посмотрел на нее растерянно, со смесью надежды и страха.

– С тобой все хорошо? – тихо спросил он.

И Кэрри, охваченная внезапным порывом, ринулась к нему на шею, рыдая от пережитых воспоминаний. Ее хватка становилась все крепче, и вот уже она сжимала его изо всех сил, не позволяя кислороду поступать в легкие, а оттуда – в мозг. Макс хрипел, пытался вырваться, а Кэрри гладила его по голове, успокаивала и говорила, что с ней все в порядке. Наконец, он затих, образовав под собой вонючую лужицу, а Кэрри пошла дальше по коридору, тихо улыбаясь.