Рубеж-Владивосток

— Мой отец там был, едва спасся, — призналась Наталья. — Если бы не Небесная… А меня Бог отвёл, приболела.

— Слышал я, что больше сотни юнкеров убили, нелюди, — добавил Вадим, заиграв желваками. — Как же так.

— Первый удар был ледяной шрапнелью, — выдавил я, не в силах сдержаться, и добавил тихо: — по нашей казарме, когда все через окна смотрели.

На меня все уставились, раскрыв рты.

— Я успел лечь. Но многие не успели, — прошептал и протолкнул ком поглубже в горло большим глотком горькой браги.

— Так вы… юнкер того училища? — Поинтересовалась Наталья, хмурая, как туча.

— Бывший, — ответил, отдышавшись.

— Повезло вам, сударь, — похлопал по плечу сосед.

Кивнул в ответ.

— В страшное время живём, — разговорилась дочь полицмейстера, на меня поглядывая. — Военных столько нагнали, что куда ни глянь, они. Отец меня в Иркутск к тётке отправлять собрался. А я его оставить не могу.

— Вместе и поедем, — добавила Екатерина. — Жаль родимые места покидать. И страшно, что с этим станется.

— Ну, начинается! — Воскликнул вдруг Михаил. — На поминки собрались? Или за поражение горюем?

— Во! Во! — Другие гусары поддержали.

— Войск уже тысяч десять вступило во Владивосток, еще тридцать на подходе, — начал Вадим приподнято. — Флот наш до кучи ощетинился. И Небесная здесь со своей меха–гвардией. Раз Анастасия Николаевна за дело взялась, шансов нелюдям не дадим.

— Точно! С такими силами разорвём любую тварь играючи! — Поддержали гусары и подняли кружки. — За Небесную! За батюшку императора!

— За Небесных юнкеров, — добавил я настойчиво.

И все замолчали вдруг.

За Небесных юнкеров в груди отозвалось всё равно. Так в простонародье нас зовут за погоны голубые.

За надежды стать пилотами.

За мечты в небе облака рассекать перламутровыми крыльями.

Что ж, уже не обо мне. Хотя в душе я остался пилотом мехара, ибо вкусил кровь тварей поганых из кабины боевой машины.

Задержали на мне взгляды гусары. Пусть и пьяные порядком, но пытливые и мужественные. Секунды две вопросительно смотрят. А затем кричат, будто их озарило:

— За Небесных юнкеров!!

Стукнулись кружками, выпили до дна! Барышни бокалами звякнули запоздало, пригубив с задумчивыми лицами.

Развеселились господа с дамами вновь. Не заметил, как сам охмелел и, наконец, расслабился.

Один гусар выскочил, цыган каких–то на дороге поймал, углядев. В трактир загнал пятерых музыкантов с гармонью, скрипкой и гитарами. И понеслись пляски! Барышни ошарашенно с мест своих смотрят, а гусары всякое вытворяют, соревнуюсь между собой в кителях нараспашку. Весь трактир ходуном ходит, штаб–офицеры сбежали.

Под шумок корнет тёмненький ко мне ближе подсел, браги ещё попросив.

— Что грызёт тебя братец, рассказывай? — Спросил Михаил, полную кружку подавая.

Ещё так смотрит участливо. Екатерина с Натальей тоже уши навострили, понимающе поглядывают.

Вздохнул тяжело. Сжирает меня изнутри. Как чуют.

Хочется душу излить. И я признаюсь.

— Я со знаменем маршировал гордо пред той, что, как оказалось, род мой ненавидит.

— Ох, барин колко вы рассказываете, — слышу от Натальи тихое.

— Выгнала меня принцесса в шею из училища юнкерского при всём батальоне, а за что — даже не знаю. Я на мехе летать мечтал с детства. А теперь вижу, как с бедой юнкерам кольца управления вручают, в гвардию Небесной зачислив. И пусто мне стало сегодня. Как отняли счастье. Надежду отобрали. Понимаете?

Вздохнул Михаил тяжело, глаза опустив.

— Но коль так вышло, — говорю уже с силой, ибо нечего нюни развозить. — Полезным быть хочу в войне с тварями. На моих глазах погубили они товарищей. И чувство, братцы, что сделать ничего нельзя… оно поганей некуда. Букашкой себя почувствовал жалкой и возненавидел больше, чем врага.

— Ну а мы что, букашки по–вашему, сударь? — Встрепенулся корнет.

— Прошу извинить, товарищ обер–офицер, — спохватился я. — Не об этом мысль моя.

— Да будет вам, барин, — отмахнулся вдруг Михаил по–дружески. — И моя мысль тоже не об этом. Однажды ещё мой дед сказал, великую мудрость. Взяв в руки древко, солдат уже служит родине. Будь то древко знамени, будь то черенок лопаты.

Усмехнулся я горько. А этот продолжает:

— Что ж вам в гусарский эскадрон не записаться? Ротмистр за вас поручится перед полковником. Включат в приказ, зачислив в состав, форму выдадут, оружие. Сейчас это раз плюнуть. Рода знатного? Знатного. Устав знаете? Знаете. Ну а пить научим!

Улыбка уже сама на рот лезет.

Весёлые они господа. И мысль дельную предложили.

— Тем более делать ничего не надо, — добавляет корнет. — Всё на казаков повесили, а мы на подхвате.

— А я и думаю, чего это они такие злые, — смеюсь.

С другой стороны Вадим запыхавшийся подсаживается:

— Вы смотрите, барин. Степан — сибирский медведь так просто не отстанет. Реванша требовать будет.

— Да я готов. Чем больше шкаф, тем громче падает, — отшучиваюсь.

— Чем меньше тумба, тем дальше летит, — парирует Михаил и хлопает по плечу. — Ай да плясать!

Не успел скромно отказаться, Екатерина подскочила и за руку сама потянула, я аж оторопел от такого напора.

* * *

11 июня 1905 года по старому календарю. Воскресенье.

Владивосток. Бухта Золотой рог. Линейный крейсер «Петр Великий». Каюта адмирала флота Строгонова.

7:44 по местному времени.

Пробудившись в незнакомой постели в одних трусах, вскочил, как ошпаренный! Не понимая, где я.

Девушка в сорочке спиной сидит напротив трюмо, волосы светлые расчёсывая. Екатерина??! Первая мысль, почему не Наталья! Это было бы меньшее из зол.

Принял сидячее положение, прикрывшись одеялом.

Через иллюминатор видно крохотный с такого ракурса пирс. И слышно крик чаек. Похоже, я на борту крупного корабля в довольно просторной каюте, обставленной резной мебелью. Переборки обиты лакированным деревом, гербы вышитые золотом и грамоты на стенах висят. Тааак.

Это каюта адмирала?!

Голова гудит, ничего не помню… Но это не освобождает от ответственности.

— Простите, сударыня. Я тот час же попрошу вашей руки у Валентина Ивановича, — заявил решительно, но сердце тут же взвыло от тоски.