Рубиновый лес. Дилогия

– Водяной мельницы, – вдруг сказала Хагалаз, и хотя в глазах у неё было белым-бело, как в снежную пургу, искра радости осветила их. – И пары крепких работяг, которые её построят да хижину мне подлатают. Найдутся такие смельчаки в замке Великой королевы, которые пару недель в чертогах одичалой вёльвы провести не струсят, а?

– Найдутся, – кивнула я с уверенностью. В конце концов, не было ничего, с чем Гектор отказался бы мне помочь, а уж второго плотника ему в помощники найти труда не составит – нужно всего лишь золото или палач с топором. – Будут тебе и работяги крепкие, и мельница водяная.

– И ткани! Много тканей. Красивых, ярких, дорогих! Два… Нет, три сундука! Вместе с самопрялкой и новеньким веретеном. Смотри, никто тебя за язык не тянул, принцесса!

Я улыбнулась уголками губ и кивнула, низко опустив голову в знак согласия. Тканей в моём шкафу было пруд пруди, от шёлка из Ши до белоснежной овчины, и мне ничего не было жалко отдать за то, чтобы жители Столицы могли спать спокойно в моё отсутствие. Чтобы ни одна вражина не подобралась и близко к моему дому, но чтобы Увядание не покинуло его пределов и не затронуло фермерских селений и угодий звероловов. Именно об этом пообещала мне позаботиться Хагалаз в обмен на все свои прихоти, и её зычная песнь, догнавшая меня на середине макового поля по возвращении в замок, закрепила наш уговор.

Пока я взбиралась на крышу башни-донжона, неся на спине туго завязанный узелок, куда вместе с одеждой сложила компас Ллеу и маску Кроличьей невесты, Гвидион провожал меня с таким траурным видом, будто ему выпала честь не восседать на моём троне, а зажигать погребальный драккар. Ллеу и вовсе не пришёл – бдел у постели Матти, как я ему наказывала, – зато пришли Мелихор с Тесеей. Первая едва удерживала за шкирку вторую, когда та брыкалась и пыталась броситься Кочевнику на шею, чтобы забраться на Соляриса вместе с ним.

– К… Кай!

– Ты чего ревёшь? Как уйду, так и вернусь! Не впервой же. Будь умницей и слушайся Хору с Маттиолой, как только та очнётся. А вот её брата-сейдмана не слушай! И чтобы все книги в библиотеке перечитала к моему возвращению, поняла? Ты должна быть самой умной в нашей семье! – напутствовал Кочевник, потрепав Тесею сначала по чёрным косичкам, а затем по залитым слезами щекам.

«Самой умной в вашей семье?.. Какую низкую планку ты ей задал», – произнёс Солярис саркастично, уже покрывшись чешуёй поверх брони и взобравшись на зазубренный мерлон. Я немо обрадовалась, что Кочевник не разбирает драконьей речи, а вот Мелихор хихикнула, прижав кулак ко рту.

Тесея, всегда кажущаяся мне не только самым трудолюбивым ребёнком, но и самым рассудительным, будто с цепи сорвалась. Лицо её горело, губы дрожали, и она, казалось, вот-вот сломает себе пальцы, до того быстро перебирает жестами вместо криков. Оно и понятно, ведь Кочевник обещал ей никуда не уходить больше, но сам же вызвался в полёт, как только о нём заслышал.

«Я обещал тебе разделаться с Красным туманом, помнишь? – сказал он. – А слова не стрелы – я их на ветер не бросаю. Красный туман поныне жив, значит, быть сему – я с вами».

Серебряное веретено по-прежнему болталось на кожаном пояске Тесеи, как и маленький моток пряжи с новой куколкой, из которой в этот раз должен был получиться волк, а не человек. Поняв, что Кочевник не уступит, уже устроившись у Сола на хребте, Тесея с отчаянием посмотрела на меня.

– Это слишком опасное и тяжёлое путешествие, Тесея. Но клянусь четырьмя богами, что верну тебе брата живым и целым, – сказала я ей. – Попрощайся за меня с Сильтаном.

Последнее я адресовала уже Мелихор, и та притворно улыбнулась.

У нас оставалось всего семь дней до конца летнего Эсбата, когда граница Междумирья восстановится и через неё будет уже не пройти. Прекрасно помня об этом, Солярис собирался лететь не просто без ночлегов, но и без остановок. Как бы я ни пыталась отговорить его, пока мы собирали вещи, это было бесполезно. Потому и пришлось действовать иначе. Молча, по-своему, как учил меня отец на пару с Гвидионом. Они называли это «королевской волей», но я считала, что это не более чем разумность.

Не подавая виду, я ухватилась за костяные наросты на опущенном крыле Сола и подтянулась вверх, усаживаясь между гребнями впереди Кочевника.

В детстве няня-весталка рассказывала мне, будто вёльвы умеют петь так громко, что их слышат сами боги по ту сторону луны. Однако она и раньше любила выдумывать всякие глупости, потому я и не верила, что это окажется правдой. Но, когда мы с Солярисом и Кочевником взмыли ввысь, я была готова поклясться, что слышу глас Хагалаз, разносящийся из Рубинового леса далеко-далеко за его просторы. Это была та самая песнь, начало которой я застала ещё на маковом поле, и даже когда мы перелетели Столицу, она не умолкла. Хагалаз пела всему Кругу, везде и отовсюду сразу. Как летели по воздуху с тёплым ветром её слова, так летели и красные листья с синими нитями, оплетающие землю тугой паутиной. Жители Столицы продолжали неспешно бродить по улицам, распродавая остатки товара в телегах, нетронутые Увяданием, и никто из них не замечал, что оказался в плену защитного сейда. Только нить на моём пальце – точь-в-точь такая же, как нити сейда Хагалаз, призванные песней, – сдавила костяшку сильнее обычного.

Солярис летел молча, а Кочевник тоскливо оглядывался на замок, на крыше которого осталась его последняя родная кровь. Пахло солнцем, летней грозой и снежными анемониями, пыльцу которых нёс с собой ветер с вершин Меловых гор. Сердце в груди зашлось от резких подъёмов и снижений, когда Сол пытался облететь клочки пасмурных облаков, и звенья колец на моём поясе гулко позвякивали. Отсюда двускатные крыши домов с угловатыми резными коньками напоминали ладьи, плывущие по Изумрудному морю. Обычно мне нравилось разглядывать их, как нравились и сами полёты… Однако сейчас, взирая на кленовые рощи и пастбища родного туата, я не чувствовала ничего, кроме щемящей боли где-то в грудине. Она будто тянула меня вниз, отчего казалось, будто и Сол вот-вот начнёт крениться к земле под её тяжестью. Эта боль мешала дышать, что на такой высоте всегда было крайне важно. Оттого голова у меня быстро закружилась, и, поддавшись слабости, я легла Солу на спину животом.

«Не плачь. Прошу…»

Перепончатые крылья, усеянные острыми костяными гребнями и жемчужными чешуйками у оснований, двигались за спиной плавно, как волны. Казалось, Сол не летит, а плывёт по небу, прикладывая для этого минимум усилий. Но ключевое слово здесь «казалось», ведь на самом деле мышцы его превращались в камень от изнурительной работы. Для того, чтобы лететь, он напрягал буквально каждую из них. Потому, занятый поддержанием высоты и скорости, Сол не должен был заметить, как я содрогаюсь на его спине. Но заметил.

Ветер срывал слёзы с ресниц и уносил их раньше, чем те успевали потечь по лицу, однако я всё равно чувствовала, как намокли пряди волос, выбившиеся из косы. Только косы, заплетённые рукой Матти, держались долго во время полётов, а сегодня я занималась ими сама. Возможно, я больше никогда не познаю её руки, ведь когда она придёт в себя и узнает, кто с ней содеял это и почему…

«Виновник произошедшему лишь один, и это не ты».

Я утёрла сопливый нос рукавом кафтана, в котором было жарко в месяц благозвучия на земле, но комфортно в небе. Голос Сола в моей голове, напоминающий о том, что он рядом, всегда приводил меня в чувство. Но в этот раз его было недостаточно.