Рубиновый лес. Дилогия

В преддверии грозы воздух будто затвердевал, становилось душно, как в городской башне, и так же влажно. Когда приоткрытую створку порывом ветра отшвырнуло до треска стёкол, я спешно закрыла окно, и воздуха в доме стало ещё меньше. Зато комнату быстро заполнил аромат брусники и жжёного сахара, томящихся в котелке, где обычно готовились супы. Размешав сюлт [52] черпаком, я взобралась на взбитую постель, скрестила ноги, оттягивая домотканую сорочку, чтобы прикрыть их, и вернулась к открытой книге.

52

Сюлт – десерт, похожий на мармелад, джем или варенье.

– «С той поры Колесо года что ни повернётся, то злато и блага Дейрдре принесёт, – продолжила читать я, прочистив горло. – Пять десятков поворотов с последних бед – и все истории о том, как Королева Драконоподобная забытую волю предка, Великой Королевы, исполняла. И жила столь же светло и благодатно, как она. И столь же долго».

Переплёт книги был тугим и твёрдым, а кожа – мягкой и блестящей от дорогого воска. Дописанная в месяце зноя, что предшествовал текущему месяцу зверя, и доставленная ко мне меньше чем за неделю, эта книга была особенной, потому что посвящалась мне одной. Оттого я и листала непривычно белые страницы так осторожно, а читала бегло и скомканно, торопясь добраться до заветной её части, что всегда называлась одинаково. «Славные имена и народные прозвания».

– Королева Драконоподобная, значит. Хм, не так уж скверно, как Лукана причитала, – вздохнула я довольно и заскользила ногтем дальше по строчкам. – «Хазар Тиссолин она была, что для небес созданий “Коронованная Сердцем” означало, – неровня Старшим из созданий тех, но та, чьему слово их слова вразрез идти не имели силы». Так-так, что там дальше… Костяная Принцесса? Ох, неужели? – Я мельком глянула на своё левое запястье, действительно прозрачное до костей, и невольно встряхнула им, чтобы спавший рукав его прикрыл. – Королева Проклятая, Дочь Тирана, Королева Светозарная… – А затем запнулась, почувствовав горечь во рту. – Солярис, ты слышал? Светозарная! Так меня Ллеу однажды назвал. Будто вчера это было. Мы тогда собирались лететь на Керидвен, и я стояла в… Ауч!

Каждый раз, когда Солярис расчёсывал мне волосы, я вспоминала о прошлом. Сначала детство, когда он делал это впервые, неумело и грубо, скорее выдёргивая локоны, нежели перебирая их. Затем я вспоминала день накануне сейма и редкие дни после, когда Матти отбыла в Сердце, а мои волосы отросли до той длины, что я не могла управиться с ними в одиночку. После же я вспоминала нашу свадьбу – не сам праздник, полный музыки и драконьих танцев под луной, а ту крепкую косу, какую Сол мне заплёл. Согласно дейрдреанской традиции, такой же крепкой была его любовь ко мне и так же нежно, как он обращался с моими волосами, он клялся обращаться и со мной, своей женою, всю жизнь.

С тех пор Солярис заплёл мне тысячу кос, и с каждым разом навык его улучшался: пальцы становились гибче и ловчее, движения мягче, и ни разу за долгие годы он не дёрнул меня за прядь так сильно, как сейчас.

Схватившись за ноющий затылок, я с немым возмущением обернулась к нему, сидящему на постели у меня за спиной. Тогда Солярис молча указал пальцем вниз, на воронку из сшитых и скомканных одеял, откуда тянулись маленькие цепкие ручки. Мои волосы раскачивались прямо над ними, но то и дело выскальзывали.

– Ах, ты тоже хочешь заплести мне косу, Джёнчу?

Джёнчу – так назывался жемчуг на драконьем языке, что было его именем истинным, причитающимся по роду, крови и трону, – сонно зевнул в ответ, пробуждённый не то моим голосом, не то бурей за окном, а затем снова потянулся вверх, к моим волосам. У самого они были светлые, как песок с морского дна, в котором вилось неестественно сверкающее золото. Бирюзовые глаза были тем сокровенным, помимо драгоценного имени, что королева Дейрдре даровала всем своим потомкам без исключения. Когда эти глаза впервые загорелись на фарфоровом лице с чертами до боли знакомыми, но не моими, то мне подумалось, что две части наших с Солярисом душ наконец-то обрели собственное тело.

– Ай, ай, ай!

Я наклонилась к Джёнчу за поцелуем, и он наконец-то получил желаемое – ухватился за мою прядь всем своим кулачком. Затем дёрнул на себя, как поводья, и повис. Солярис засмеялся, поправляя ему задравшуюся рубашечку вместо того, чтобы помочь мне. Поэтому, отцепив от себя Джёнчу и вернув того обратно в импровизированную колыбель, я первым делом взялась за костяной гребень, который Сол отложил на подоконник, и посмотрела на него серьёзно.

– Знаешь, что-то ты больно весёлый в последнее время.

– А чего ж не веселиться, когда дом – полная чаша? И дела все переделаны. Крышу починил, яблони обобрал, горох посадил…

– Какой умница. Значит, заслужил награду. Давай и тебя заплетём.

– Ай! Перестань, Руби. Прекрати!

Солярис отодвинулся, выдёргивая свою копну из моих пальцев и гребневых зубцов. Та скользила, как настоящий шёлк, и сверкала бессмертным перламутром. Он отпустил волосы тогда же, когда я впервые обрезала свои, отчего теперь они у нас были одинаковой длины – у обоих до середины спины.

– Я завтра же состригу их.

– Только попробуй!

Конечно же, Солярис лгал. Он бы никогда не стал стричь волосы – они слишком нравились его сыну. Тот повизгивал от восторга каждый раз, когда солнце выходило из-за облаков и играло на жемчужных локонах, пуская по комнате разноцветные блики. Точно так же Джёнчу нравились и рога, как у Шэрая, однажды его посетившего, – потому Солярис заимел у себя точно такие же (он так и не объяснил, как именно это сделал). Лик его по-прежнему оставался юным, но и выражение на нём изменилось – стало мягче, а сам Сол – уступчивее, спокойнее. Как река, натолкнувшаяся на плотину и вдруг обнаружившая, что та удерживает её от падения в пропасть. Всякие забавы и другие заботы тут же переставали волновать его, стоило раздаться детскому плачу.

– Тише, ма’ди, это всего лишь гром.

Деревянная хижина, построенная вдали от людей и драконов, но близ богов на их священных холмах, где никто не смог бы найти нас среди вязовых деревьев и паутины сейда, содрогнулась от грозового раската за окном. Сол заурчал, заменив меня подле Джёнчу, и тот перестал плакать уже через минуту, а ещё спустя пять – снова заснул. Даже быстрее, чем я успела вспомнить, куда подевала бубенцы и мотанку.

Небо тем временем наконец-то разверзлось, по крыше забарабанил дождь. Я взглянула на книгу, закрытую на середине, и убрала её в стопку, что росла каждое десятилетие и становилась высотой с древо. По выцветшим и размокшим корешкам можно было сосчитать, сколько лет я прожила на свете, потому что сама я уже начинала сбиваться со счёта.

Солярис отвлёкся и посмотрел на меня внимательно, словно подумал о том же самом.

С той самой ночи, когда Солярис сознался в своей просьбе Волчьей Госпоже, мы никогда больше не говорили об этом – о том, что я умру раньше, как умирают все люди, не дожив даже до тех лет, когда дракон только начинает считаться юным. Это было негласным запретом, той болью, которую мы делили на двоих, не ведая, что точно так же делим и годы жизни… Слова Сола о том, что он будет хранить в себе часть моей души до тех пор, пока носит в себе свою, оказались пророческими. Он был прав.