Рубиновый лес. Дилогия

Время шло, неслись осени и зимы, а единственная перемена, что я наблюдала в отражении зеркал, – это волосы, отрастающие, как у всех людей. Но не седеющие, как у них же. Даже когда минуло полвека, их так и не разбавило благородное серебро. Лицо не покрыла сеть из морщин, мышцы не стали рыхлыми, а тело – слабым и немощным. Ничего не изменилось с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет, и лишь к восьмидесятому своему году я наконец-то стала выглядеть на двадцать пять. И то, быть может, лишь потому, что к тому времени мне пришлось похоронить всех своих друзей и близких. Тогда же я наконец-то поняла, почему королева Дейрдре, бессменно правившая три сотни лет, три сотни раз его и покидала, путешествуя. Ни один человек, даже получив вместе с половиной души дракона и половину его жизни, не смог бы так долго выносить бремя королевской власти. К концу первой сотни лет устала выносить его и я.

Так появилась эта хижина. Так появился Джёнчу и мой период заветного покоя, который я наконец-то смогла себе позволить после того, как собрала Совет, способный править в моё отсутствие достойно. Ничуть не хуже, чем мои прошлые советники, тоже вписанные в одну из этих книг, – Гвидион, Мидир и Ллеу.

– Помнишь, как Джёнчу заплакал, когда тальхарпу впервые услыхал? – спросил вдруг Солярис, когда мы вместе умостились на подушках в постели, по бокам от ребёнка, сопящего в её изголовье. – А когда матушка его на руки взяла и просто улыбнулась? Даже от грома он плачет. И так каждый раз происходит, хотя гром нынче случается чаще, чем рассветы.

– Может, у него просто зубки режутся? Сам же видел, какие они у него острые.

– Нет, я не о том. Борей говорил, что детёныши, если в детстве трусливые, будут трусливы и в зрелости. Слабыми вырастут, ведь пустые стебли трещат, когда полые внутри… А Джёнчу принц твоего народа и следующий Хазар Тиссолин моего. Правильно ли мы делаем, что так сильно его оберегаем? Здесь, от всех вдали. Может, у Вельгара совет спросить… Как растить детёнышей? Как растить таких, как он?

– Вряд ли кто-то знает, как растить кого бы то ни было, Солярис. Дети же не конопля, – хмыкнула я, и Сол бросил на меня сердитый взгляд.

Тем не менее он знал, что я права. Джёнчу не был ни первым, ни единственным в своём роде, но и обычным всё-таки не являлся тоже. По милости Волчьей Госпожи – и Соляриса, конечно, – люди и драконы зачинали детей намного легче, чем драконы с драконами, хоть и куда реже, чем люди с людьми. Потому потомков их набралось уже достаточно, и все необычны, как один. У кого зубы острые в наследство, у кого – цвет глаз как звёзды. Но, увы, никто из них не мог похвастать второй сутью и умением летать. Зато в любом месте на теле всегда оставался кусочек чешуи от родителя-дракона – как жемчуг у Джёнчу на тыльной стороне ладошки. Да жизнью они всегда жили долгой, почти бессмертной. Она была неприкосновенна для старости и хвори, но оставалась уязвима для мечей. Поэтому я сломала все мечи в мире, которые хотели таким, как Джёнчу, навредить. Я не боялась, что сын вырастет слабым, – я сделала всё для того, чтобы он мог быть слабым и не поплатиться за это.

– Ты не Борей, – сказала я Солу то, что он жаждал услышать в глубине души, а потому вздрогнул и отвёл глаза. – А Джёнчу не ты. Не будет он грома и Альты всю жизнь бояться, а даже если вдруг и будет, то что с того? Думаешь, Кругом править не сможет или счастливым быть? Ты ведь сам разных вещей страшишься, собак и лошадей… Но это ведь не значит, что ты слабый, правда?

Солярис поджал губы, глядя на Джёнчу сверху вниз в его коконе из одеял, и очертил когтями щёки, убирая белокурые кудряшки.

– Я бы никогда не сказал моему сыну, что он слаб, – произнёс Сол тихо. – Любому, от кого он подобное услышит, я вырву горло. Даже если это будет кто-то из моей семьи. Даже если это будет сам Борей… Эй, чего ты лыбишься?

Лицо каждый раз теплело при взгляде на них двоих, и каждый раз Солярис смущался, замечая это. Вот и сейчас он фыркнул, выпустил из-за ушей волосы, чтобы те прикрыли их покрасневшие кончики, и притянул Джёнчу к себе вместе со всеми одеялами, обвив его хвостом. От этого наша кровать снова стала напоминать гнездо, как год тому назад, когда Сол, повинуясь какому-то первобытному инстинкту, стелил мягкое везде и всюду, сдвигая мебель (Мелихор так и назвала это – «гнездование»). Чрезмерная родительская опека, о которой Солярис так переживал, во многом порождалась им самим. Никаких нянечек, весталок и кормилиц. Сол хранил Джёнчу, как маленькую драгоценность в своём мягком, одеяльном ларце. И если то действительно был сокровищный синдром, то не так уж он и страшен, как казалось. Зато я знала, что Солярис никогда не отойдёт от своего сына и на шаг, а значит, могу без опаски отойти я.

– Дождь закончился, – заметила я, прислушавшись к звукам на улице. Крючковатые ветви царапали окна, вода журчала, катясь по черепице, но гром затих. Сдвинув закипающий сюлт с огня, я заколола волосы лунной фибулой и накинула поверх сорочки шерстяную шаль. – Пойду корзинку с морошкой поищу, если её в лес не унесло.

– Ага. – Солярис даже не повернулся, когда я со скрипом отворила дверь, впуская в хижину промозглый сырой воздух. – Заодно гостя встреть и проводи. Вечно он жалует с закатом, будто никто по ночам не спит, как он.

Я вышла за порог, прикрыла за собой дверь и прислушалась снова. И в самом деле, совы кричали в вязовом лесу, громко хлопали крыльями, будто сами встречали кого-то. На улице резко похолодало, шторм забрал с собой летний зной, оставив лужи, хлюпающие под ногами, да побитые красные маки, только-только успевшие проклюнуться вокруг крыльца. Даже стеклянные огни, развешенные вдоль забора, надкололись каждый понемногу. Сквозь трещинки текло болотно-жёлтое сияние, будто стаи светлячков собрались в долине, заливая своим мерцанием узкую дорогу к дому в цветочном саду. Освещали они и открытую бутыль с клубничным вином, уже ждущую меня на перилах вместе с корзиной морошки и тем, кто принёс мне и то и другое.

Я улыбнулась. Поймала пальцами рыжее перо, плывущее по воздуху мимо, и вернула его владельцу, когда забралась на перила рядом.

– Грозы нынче зачастили, – сказал Совиный Принц, вскинув золотой клюв к небу.

– Как и ты, – ответила я.

– Наверное, тоже ждут, чтоб здесь их угостили.

– Я готовлю сюлт, а не вино.

– Что ж, печально. Тогда нам придётся пить моё.

Принц снял свою маску с искусной резьбой, отложил её в сторону и подал мне пригоршню оранжевых ягод. По плечам его рассыпались такие же золотые, как одежды, волосы, и птичьи крылья раскрылись у меня над головой, пряча от дождя – тот пошёл опять. Мы разговаривали до тех пор, пока он не закончился и небо над семью холмами не окрасилось в розовый цвет, как то клубничное вино, что мы пили каждую нашу встречу весь прошлый век, этот и следующий.

Все эпохи, что я жила и продолжала жить вместе со своей семьёй, богами и туатом Дейрдре.

Рубиновый лес Дополнительные главы

1 Королева Дейрдре и северный ветер

Жители Круга верят, что боги милостивы, если относиться к ним с почтением, но, похоже, только Дейрдре не повезло: для неё милость богов закончилась ещё до того, как она успела узнать об их существовании.

Наверное, это случилось даже до её рождения, в тот самый миг, как она была зачата в утробе женщины, к сиду не принадлежащей, но семя сида в себе взрастившей. Проклятая тем самым быть чужой и там и здесь, Дейрдре с детства научилась не уповать на богов, даже на тех, кто закрепил за собой право так зваться своими деяниями, ниспослав людям свои блага и надев в наказание маски. Всю жизнь она полагалась лишь на саму себя – и, возможно, именно поэтому на неё так часто полагались все остальные. Даже другие короли и королевы. Даже Дану, Великая Матерь, которая всем и всегда помогала, но сама в помощи нуждалась не меньше.

– Для Ши отрада, когда плодоносит её апельсиновый сад, посреди пустыни разбитый. Для Талиесина – очередная поэма, которую он сочиняет, и лютня, под которую её можно спеть. Моя же отрада – это дети, – сказала Дану, когда Дейрдре откликнулась на её зов и прибыла в замок из молочно-белого камня, воздушного, словно зефир. – Десять у меня их, о десятерых я должна заботиться и десятерых же могу потерять, если сон мой не случайный, а вещий. В нём злой рок несёт войну и болезнь для моего туата, а мой первый сын несёт смерть для второго и третьего. Этот сон я вижу каждый Эсбат. Совиный Принц то, чаровник, предупредить меня хочет? Или вёльва порчей мои думы сквернит, путает сознание, как нити пряжи? Или сны – то просто сны, и не более того? Помоги мне, Дейрдре, как помогла Талиесину. Ему ты вернула первенца с того света на этот, а мне, прошу, верни покой. Говорят, снежные анемонии, что растут на вершине Меловых гор, знают будущее. Принеси мне цветок, и он расскажет. Пожалуйста, Дейрдре… Ты, страждущая, неугомонная, единственная, на кого я могу положиться. Всё, что во благо Дану, во благо и тебе. Отплачу, чем скажешь.