Рубиновый лес. Дилогия

Торговец снова уцепился за его рукав, снова дёрнул к себе, да так, что Ллеу чуть не свалился, слишком худощавый и миловидный, чтобы биться с таким боровом в лоб. Именно поэтому, недолго думая, Ллеу достал из кармана плаща клубок пряжи, который всегда носил с собой с малых лет – с тех самых пор, как мать подарила точно такой же Матти, надеясь, что та шагнёт на тропу вёльвы следом за ней. Ллеу помнил, как тогда ударился в слёзы, мол, хочет себе клубок тоже… Матти к своему клубку в итоге даже не притронулась, а вот Ллеу свой берёг точно зеницу ока. Нити истёрлись за годы, истончились, но зато были крепки и твёрды его слова.

Смотря в упор на торговца, Ллеу продел пряжу меж пальцев, ловким выверенным движением затянул узел вокруг большого, как вокруг крючка, и потянул нить на себя, как поводок. Торговец тут же пронзительно вскрикнул и вывалился из таверны на улицу, куда повела его та самая нить, невидимым жгутом обвивавшаяся вокруг толстой шеи. Оказавшись на крыльце, он полетел кубарем со ступенек, разбивая лицо и руки, которыми попытался прикрыться, пока пряжа Ллеу тащила его за собой по земле, точно собачонку.

– А ты хорош, мальчонка! – закряхтел торговец, когда нашёл в себе силы подняться. Ллеу уже стоял напротив, на обочине дороги, и наматывал шерстяную нить на ладонь, чтобы спрятать клубок обратно в карман да уйти, раз урок торговцем усвоен, но тот вдруг загоготал. – Да вот пряжа тонкая, бабская, прям как твоя морда! Оттого и не сейд у тебя, а куриный помёт.

– Ты!..

Прежде чем Ллеу успел договорить, торговец вытащил из кармана звериную косточку, да не птичью или баранью, а самую настоящую волчью. Когда он переломил её и вдруг зашептал что-то себе под нос – что-то, что явно не было обычной бранью, на которую Ллеу рассчитывал, – у него аж дыхание перехватило от ярости. Тоже к сейду взывает, значит, да нарушает все его правила! Волчьей Госпоже кости её же детей в жертву приносит! С таким даром у торговца не было ни единого шанса на то, чтобы сейд ему откликнулся, но Ллеу вдруг всё равно ударило в грудь, сжало изнутри так крепко, что кровь хлынула носом и тут же залила под ним весь сугроб, будто в драгоценный рубин снег превратила. Сила была невероятной, почти звериной – такая Ллеу с его склянками и фолиантами даже не снилась.

Он опрокинулся наземь, уставился на торговца снизу вверх и откашлялся от крови, что перестала бежать по его лицу лишь тогда, когда торговец замолчал и подошёл к нему ближе.

– Ты всего лишь коробейник [53] , а ворожишь как старая вёльва, – выплюнул Ллеу, и то, что должно было быть оскорблением, прозвучало благоговейно, почти умоляюще.

– А чего ты хочешь, чтобы я, мелкий торгаш, на милость богов уповал? – усмехнулся тот. – Дважды я Совиному Принцу ларцы с серебром подносил, весь неметоном вырученным усыпал, и четырежды меня обворовывали на трактах. Один раз почти прирезали за кошель! От четвёрки проку столько же, сколько от козла молока, да последнего хоть на мясо продать можно. Не несу я больше дары в неметоны и не взываю к тем, кто всё равно никогда не отзовётся.

53

Коробейник – мелкий торговец, переносящий свой товар в больших коробках без повозки и торгующий преимущественно в деревнях.

– Как же сейд ты тогда практикуешь? Без даров-то и помощи Волчьей Госпожи.

– А что, тоже так хочешь? – спросил торговец весело, и было в его светлых глазах под тёмными бровями нечто такое, что заставило Ллеу унизительно кивнуть, сидя в луже собственной крови. На улице темно, подумал он, всё равно торговец его лица не запомнит, а значит, сам Ллеу сможет позволить себе не запоминать всего, что здесь случилось. И немного подыграть, хотя бы из любопытства. – Ну, если сумеешь понравиться моему владыке…

– Владыке? Ты о наставнике каком?

Ллеу посмотрел на пояс торговца и теперь отчётливо увидел, что никакой то не короткий меч лежит в его ножнах, а ритуальный клинок, почти как у матери, с извивающимся лезвием и плоской, как шапка гвоздя, рукоятью. И китовые пуговицы были вовсе не китовыми, а волчьими, как раз на такой случай. И маленькие фляжки, сразу несколько, что висели на поясе, тоже наверняка были наполнены не водой и не вином, а ядами или чем похуже.

«Сейдман, – убедился Ллеу. – Сейдман, каких я никогда не видел. Не сейд Волчьей Госпожи это. Будто бы ничей сейд. Но…»

– Поди сюда, мальчонка. Запомни, мальчонка, что я тебе скажу.

Торговец поднял его одной рукой за шкирку и подвесил в воздухе на уровне своего лица. Даже несмотря на то, что они стояли посреди пустой улицы в морозной ночи, когда месяц воя завывал по-настоящему вьюгой и ветром, дышать Ллеу резко стало нечем. От торговца пахло спиртным, пoтом и смрадом каким-то, отдалённо знакомым, от которого невольно вспоминалась мать в предсмертном липком поту на постели.

– Прикорми огонь, – прошептал торговец ему на самое ухо, отодвинув чёрную длинную прядь волос с блестящими бусинами, вплетёнными в них Маттиолой. – Прикорми плотью, звериной иль людской, но лучше бы людской, да. Потом сядь рядышком и скажи, зачем желаешь ты его милости, чего ты хочешь от него. Только честно говори, ничего не утаивай! Ответит он тебе если не тотчас, то скоро. Всегда отзовётся огонь, коль будет сыт.

Ллеу фыркнул насмешливо, пихнул торговца в грудь и, обозвав его блаженным, ушёл оттуда спешно, отвергнув его речи, что на словах, что на деле. Снова задёрнул лицо капюшоном, возвратился в замок и, стараясь не думать о них, нырнул в постель рядом с ещё не остывшей жаровней, надеясь поскорее уснуть. Он не был настолько глуп, чтобы верить в пьяные байки первого встречного… Но вот чтобы вспомнить о них год спустя, когда истинный господин умирал у него на руках, а старые боги по-прежнему хранили молчание, – более чем.

– Спаси Круг от раздора, меня от плахи спаси, – шептал Ллеу в жёлто-бирюзовое пламя, лижущее стенки костровой чаши, будто бы оно до сих пор было голодно и не отведало три селезёнки, сердца и лёгкие безродных воров, казнённых часом ранее. – Не помогают мои припарки. Никакие ритуалы, никакой сейд не помогают, и Волчья Госпожа тоже безмолвствует. Устал я молиться тем, кто равнодушен. Буду теперь молиться тебе, если услышишь. Только скажи, что делать нужно, дабы истинному господину жизнь продлить, и если не исправить им учинённое, то хотя бы отсрочить плату за него. Скажи, и я сделаю всё…

«Так внемли же, сейдман, новому своему богу!»

Впервые Ллеу ответили прежде, чем он успел договорить. Нет, Ллеу ответили впервые вообще. Огонь оказался не только жаден и требователен – этого было у него не отнять, – но и бескрайне отзывчив, даже чуток. Ему не нужны были бутыли с клубничным вином, которые Ллеу каждое полнолуние нёс в нефритовый неметон к алтарю Совиного Принца. И связки собственноручно собранных им на болотах редких трав, которые он старательно перевязывал и сушил для Волчьей Госпожи, не нужны были тоже. Ни свежие ягоды, как для Кроличьей Невесты, ни пресная крестьянская похлёбка, как для Медвежьего Стража. Ему нужна была только кровь – и не Ллеу, а чужая, да побольше, пожирнее. Не такая уж высокая цена за то, чтобы наконец-то быть услышанным.

Чтобы наконец-то чувствовать, что ты делаешь всё это не зря.

Ллеу и правда не был глупцом. Знал он, что вовсе не с огнём говорит и не с каким-то там «владыкой», ибо нет богов кроме четверых и быть не может. То было нечто другое, первозданное, дикое… Но раз оно хотело, чтобы Ллеу признал его таковым, так он и сделал. Истинное его имя было Ллеу хорошо известно, как и всем жителям Круга, но вслух он его никогда не произносил. Это было не важно, ведь уже через два дня после первой молитвы истинный господин снова смог самостоятельно подняться с постели, а ещё через два – пировать вместе с дочкой, любимой наследницей, чьё Вознесение так грезил увидеть.