Рубиновый маяк дракона
Шрифт:
– Что ты здесь возишься?
– Я… я… Вот котел. З-з-зелье варить б-буду.
Джоел окинул взглядом приготовления и сделал собственные выводы:
– Последнюю воду нам потравить решил, гаденыш? – он с угрожающим видом направился ко мне.
– Нет, нет… Это для эльфа…
Но Джоел и слушать не стал. Резко вздернул меня вверх, ухватив левой рукой за горло, и прижал к стене. Глухой звук – боль расцвела в затылке, а в нос ударил запах его вспотевшего тела.
– Боишься? И правильно. – Он ухмыльнулся, с наслаждением слушая мои беспомощные хрипы.
Я же заскребла пятками о стену, ногтями впилась в его руку, но силы были неравны.
– А это я заберу себе.
Он резким движением свободной
– Якорь трухлявый в глотку! Баба! Э, не-е-т, цыпа, в бездну тебе пока рано. Сначала мы повеселимся.
– Отпусти! Отпусти! – захрипела я и замолотила кулаками по спине, на которую была закинута.
Джоел прошел в ближайшую каюту и бесцеремонно бросил меня на жесткую койку. Казалось, будто кто-то невидимый вытянул из каюты весь воздух. Сердце сбилось с ритма и неровно отстукивало то в висках, то в ребрах. Перед глазами все плыло от шока и слез, а в носу застыл запах мужского потного тела.
Грубая хватка за бедро отрезвила, вернула в реальность. Я шумно вздохнула:
– О, хранители! Прошу, помогите! Не оставьте!
Призвав весь свой магический резерв, я с перепугу швырнула в Джоела боевым пульсаром. Тем самым, которому меня, адептку факультета артефакторики, тайно обучил Ильсир во время одного из свиданий.
Вложив в удар всю силу, я отдала весь магический резерв и тотчас осознала, что такой пульсар сожжет на своем пути не только Джоела, половину кают, а может и весь корабль…
Я знала, что и меня он тоже сожжет. Ну и пусть! Смерть была милее истязания и поруганной части.
Я инстинктивно зажмурилась, не хотелось, чтобы уродивое лицо пирата было последним, что я запомню в жизни. Поэтому воскресила в памяти образ бывшего жениха. На его бледном эльфийском лице застыла печальная улыбка, а в глазах теплилась нежность… Или жалость?
«Жалость? Из-за тебя я поехала в заморский край!»
Боль всколыхнула все страхи, обиды, несправедливости. Но Ильсир продолжал стоять совсем рядом. Вокруг кружились лепестки липовых цветов, жужжали пчелы, а дивный сладковатый аромат цветущего сада заставлял улыбаться. В тот день он поцеловал меня. Первый раз из всего лишь четырех. Я поплатилась за это презрением семьи, но это было хорошее воспоминание.
Однако Ильсир опять все испортил. Протянул руку и прикоснулся к моей щеке. И ладони его вдруг обожгли диким холодом. Я хотела отшатнуться, но в воспоминании ведь так нельзя. Я стояла безвольной куклой, а он медленно скользил ладонями по моей шее, а затем и по плечам. Холод терзал кожу даже сквозь ткань платья.
«Не смей меня трогать! – беззвучно кричала я, не сумев разомкнуть губы. – Не разрешала до свадьбы, не позволю и теперь! Ни тебе, ни Джоелу! Никому! Лучше умру!»
Ледяные иглы пронзали меня, рвали вены, прошивали насквозь. Я наконец смогла закричать. Громко, пронзительно. Крик мой разметал липовый цвет, спугнул пчел и унес образ заиндевевшего Ильсира, возвращая меня в каюту.
Но и она дрогнула, растворяясь и являя очертания другой комнаты, где знакомо пахло бумагой и горячим какао. Ректор академии только что сжег какой-то документ. Не успел пепел осесть на стол, а Райдонс уже избавился от одежды, и на коже стала проявляться его золотистая чешуя. Она медленно, крайне медленно проступала на жилистом торсе, неторопливо скрывала рельефный пресс, ползла ниже… Мне хотелось прикрыть глаза ладонями, но тело не слушалось, не позволяло даже моргнуть. А дракон входил в оборот. Я знала, помнила, что сейчас он повернется, выйдет на балкон и взлетит. Его когтистая лапа уже открыла дверь. В кабинет влетел
штормовой порыв ветра, предвещающий грозу. Запахло озоном.«Но ведь было солнечно? Какая гроза?»
Я не успела додумать эту мысль, как вмиг Райдонс оказался подле меня и царапал когтем уже не дверную ручку балкона, а тесемки моего платья, туго зашнурованного на груди.
«Что?»
Тин-нь – лопнула первая.
Тин-нь – поддалась вторая.
«Что происходит? Не надо! Не трогайте меня!»
Я не понимала. Воображение не могло дать мне того воспоминания, которого не было! Но я видела перед собой горящий желанием взгляд. Груди, более не стянутой корсетом, стало легче дышать. Но воздуха все равно не хватало.
Тин-нь…
«Этого не было! Это не по-настоящему! Такое мне уготовано посмертие? За что?! О, хранители, смилуйтесь!»
Желтые драконьи глаза горели янтарным солнцем, чешуйки исчезли, снова растворились в человеческой коже. Изнутри меня рвали ледяные иглы, но кожа будто плавилась от нестерпимого зноя.
– Иди ко мне. – Дыханье горячей волной обожгло щеку.
– Нет! – выдохнула я и, превозмогая оцепенение, толкнула Райдонса ладонями в грудь. – Ты мне не нужен. Мне нужен…
Образ дракона разлетелся миллиардом блестящих чешуек, зазвенел по полу водопадом монет.
– Четыре золотых, остроухий, четыре, – пронесся по комнате хриплый женский голос, едко запахло апельсинами и можжевельником.
«Что это? Хватит! Пожалуйста, хватит! Я больше не могу!»
21. Ярослав
– Ну Сибель, успокойся уже, а? – Я попытался обнять ее, но она вывернулась и отскочила в сторону.
– Не трогай меня!
– Да было бы что трогать!
– Ты все время руки распускаешь! – Она утерла слезы тыльной стороной ладони. – Швахх! Совести у тебя нет! Мало того, что решил меня угробить, так еще и поглумиться хочешь напоследок!
– У тебя с головой вообще в порядке? Истеричка! – рявкнул я и добавил парочку русских отборных. Выдохнул. – Мы сбежали от инквиза? Сбежали. Ты хотела попасть на корабль? Вот, пожалуйста, мы на «Хвосте дракона».
– Этот шваххов хвост несет нас на юг! Ты хоть знаешь, что там?!
Я устало потер виски.
– Мертвая Пустошь, ты говорила уже раз сто. А еще ты говорила, что Дохлый Кит – пиратский остров. Но, Сибель, пираты – тоже люди. Пусть и жадные до денег. Это даже к лучшему, тем проще с ними договориться.
– Договориться с пиратами. Ха! Ты сам-то себя слышишь? Это невозможно. Ты чужой в нашем мире и ничего не знаешь, Ярро, ни-че-го.
– Да, я не знаю, но это тело… ну вроде как хранит воспоминания. Их мало. Крупицы. Помню портовую бухту с расколотой статуей, от которой осталась только нижняя половина туловища, поросшая бурым мхом. Помню мощеную дорогу, уводящую вверх по холму, мимо липы висельников. Ой… не совсем липы… Так, погоди. Вердарианны, вот! Язык сломать можно от ваших названий. Так вот, таверна там есть, над входом – вывеска со скрещенными кинжалами… – Я глубоко вздохнул и покосился на пустую кружку, сожалея, что в ней не было чего покрепче лекарственного пойла. – Я уже не удивляюсь этим вспышкам чужого сознания. Просто устал, Сибель, просто устал. Порой мне кажется, что у меня шизофрения, раздвоение личности. А как еще назвать все это дерьмо, в которое превратилась моя жизнь?