Рубиновый рассвет. Том I

Альрик медленно склонил голову, и его доспех скрипел, будто кости древнего великана, пробуждающегося от тысячелетнего сна.

— Прикажи — и я отправлюсь. Но знай: если это действительно такая опасная тварь… то мне понадобится больше, чем меч.

Бальдрик закрыл глаза на мгновение, словно взвешивая каждое слово. Затем поднялся с трона, его мантия колыхнулась, как крылья хищной птицы.

— Собери своих. Орден уже выслал Сайлоса де Сильву. Но я хочу, чтобы ты встретил этого… Рубина, если он появится.

Альрик молчал. Потом ударил себя в грудь — металлический лязг разнесся по залу, как удар колокола, возвещающего войну.

— Будет сделано.

И в его голосе не было ни сомнений, ни страха. Только железная воля.

Бальдрик I Ледяной Венец медленно опустил пергамент, его пальцы, покрытые старыми шрамами, слегка дрожали — не от слабости, а от сдерживаемой ярости. Бумага, испещренная тревожными вестями из Аль-Дейма, легла на подлокотник трона, высеченного из древнего ледника. Король поднял взгляд — ледяной, пронзительный, словно клинок, обнаженный после долгого покоя — и устремил его на Альрика.

— А теперь расскажи мне о юге, — голос Бальдрика гремел, как далекий гром над горами. — Как идет борьба с этим... туманом?

Альрик замер. На мгновение в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факелов в железных подсвечниках. Затем его голос раздался из глубин шлема — ровный, механический, лишенный эмоций, словно отчет писаря перед казнью.

— Туман порождает средоточия, — начал он, и его слова падали, как капли воды в бездонный колодец. — Живые деревья, но не те, что растут в наших лесах. Они больше похожи на демонов, вросших в землю. Высота — от десяти до тридцати метров, кора черная, как обугленная плоть, а корни... они пьют не воду, а жизнь.

Его доспех слегка гудел, будто в ответ на воспоминания о том, что он видел.

— Уничтожение одного такого Древа очищает территорию в радиусе пяти километров, но чем глубже в туман, тем сильнее твари. Деревья стоят в эпицентрах, окруженные армиями мертвецов и самых разнообразных созданий. Те, кто подходит слишком близко... их разум растворяется, как сахар в кипятке.

Зеленые глазницы Альрика вспыхнули чуть ярче, словно в них пробежала искра — единственный намек на что-то живое под этой броней.

— Эффективен только огонь. Обычный — слаб, Священный — работает. Святая магия убивает их быстрее, но жрецов мало, а те, что есть, уже на грани истощения. — Он сделал паузу, словно взвешивая каждое слово. — Погибшие в тумане восстают. Чем ближе к Древу пал воин — тем сильнее он поднимется. Единственный способ остановить это — сожжение. Полное. До пепла.

Бальдрик слушал, не шелохнувшись. Его лицо оставалось каменной маской, но в глазах — в этих голубых, как ледник, глазах — бушевала буря. Лишь когда Альрик замолчал, король спросил:

— Есть ли шанс отбить Южные Острова? Или Хворь поглотила их навсегда?

Альрик ответил без колебаний, будто уже давно знал ответ:

— Шанс есть. Но не раньше, чем через год-два. Нужны армия, маги, огонь... и удача.

Король сжал кулаки, и его суставы побелели от напряжения. Но лицо его оставалось непроницаемым, как северные скалы.

— Три проблемы. Аль-Дейм. Южные Острова. Мятежные лорды Севера. — Он произнес это тихо, но так, будто каждый звук был ударом топора по льду. — Ты знаешь, что делать, Железный Крест.

Альрик склонил голову, и его доспех скрежетал, словно готовый к бою.

— Будет сделано.

И в этих словах не было сомнений. Только железная воля.

Интерлюдия: В сердце Черной Хвори

Где-то в непроницаемой глубине серого тумана, там, где даже воздух становится густым от отчаяния, а каждый вдох обжигает легкие, будто вдыхаешь пепел мертвых миров, возвышается замок.

Не просто строение — кощунство против самой жизни, сплетенное из человеческих костей.

Его стены — это переплетенные ребра, скрещенные, как прутья гигантской клетки. Черепа, вмурованные между ними, смотрят пустыми глазницами во все стороны, их вечные ухмылки застыли в последнем крике. Берцовые кости образуют арки и своды, скрепленные чем-то липким и темным — не то засохшей кровью, не то тенью, впитавшей в себя всю боль тех, чьи останки стали кирпичами этого ужаса.

И в центре этого костяного кошмара — трон. Не просто собранный из останков — живой. Трон из вечного страдания. Черепа, вмурованные в его спинку, беззвучно кричат, их челюсти распахнуты в вечной агонии, словно застыли в последней попытке вырваться. Руки скелетов образуют подлокотники, пальцы сведены в судороге, будто даже после смерти они пытаются ухватиться за что-то, что уже никогда не вернется.

И на этом троне из ужаса сидит Оно. Древнее существо, закутанное в белую мантию, которая когда-то, возможно, была символом чистоты, а теперь пропитана тленом, разложением и чем-то невыразимо чуждым.

Капюшон скрывает лицо — если оно вообще есть. Лишь два белых огонька светятся в темноте, как ледяные звезды над заброшенной могилой. В его руках — посох из позвоночника, увенчанный живым черепом.

И вдруг... Череп хихикает. Звук противный, булькающий, будто кто-то захлебывается собственной кровью, но при этом радостный, словно ребенок, играющий с пауками.

Его зеленые глазницы вспыхивают веселым огнем, будто он знает шутку, которую никто другой не поймет.

— Они приближаются... — голос существа шелестит, как ветер над полем мертвых, тихий, но наполненный бесконечной тоской.

Оно медленно поворачивает белые глаза-огоньки к одному из Рыцарей Смерти, стоящих у трона.

— Защити другие Сердца.

Рыцарь не отвечает. Он просто разворачивается и идет. Его латные сапоги ступают по костям беззвучно, словно сама тьма поглощает каждый шаг, не желая выдавать его присутствие.

А череп на посохе продолжает хихикать, пока его хозяин исчезает в тумане, растворяясь, как кошмар на рассвете.

Глава 20

Город Солнечный Причал встретил команду Гилена буйством красок и шумом жизни — будто кто-то вывернул наизнанку сумрачный кошмар Аль-Дейма и показал его полную противоположность. В гавани колыхались яркие паруса — алые, изумрудные, золотые, словно гигантские крылья тропических птиц. Пестрые дома с резными балкончиками, увитыми виноградными лозами, теснились вдоль набережной, будто стараясь перекричать друг друга в своем разноцветном великолепии.