Русь. Строительство империи 5

И тут перед глазами вспыхнуло уведомление. В интерфейсе горела яркая строка:

«Получено достижение: Собиратель земель русских».

Глава 6

Я прищурился, вчитываясь. Это даже не достижение, а титул. Наследуемый, проклятый титул, который переходил от одного к другому. Последним его носил Святослав, тот чей череп стал кубком. Я криво усмехнулся — судьба, видать, любит такие шутки.

Судя по тексту, этот титул давал не только звонкое имя, но и какие-то плюшки. Верность соратников, сплоченность, что-то вроде невидимого огня, который загорался в их глазах, стоило мне оказаться рядом. Воодушевление — так «Вежа» это назвала.

В интерфейсе было много разных уведомлений. После того, как я объявил себя Великим князем, система закидала меня сообщениями.

Там было про очки влияния, про новый ранг, что-то про тысячи и тысячи пунктов. Цифры мельтешили, как мошкара над болотом, я не стал вникать. Не сейчас.

Голова и без того гудела, будто кто-то молотом по ней бил, а в ушах еще звенели крики с площади. Я махнул рукой, отгоняя интерфейс. Уведомления свернулись.

Площадь передо мной шумела. Дружинники все еще орали, кто-то даже выкрикивал мое имя — «Антон! Князь Антон!». Новгородцы, собравшиеся на вече, были пестрые, как лоскутное одеяло: мужики в лаптях, бабы в платках, дети, что цеплялись за подолы матерей, старики с палками, ковылявшие ближе к помосту.

И купцы. Эти стояли особняком, переглядывались, шептались, будто уже прикидывали, как из всего этого выгоду выжать. Часть из них подкуплена — мои люди постарались, разнесли деньгу по нужным рукам, нашептали нужные слова. Но сейчас это неважно. Главное, что они здесь.

Я глубоко вдохнул. Выдохнул и пар вырвался изо рта. Пора было спускаться с этого чертова помоста, но я задержался еще на миг, оглядывая людей. Сотни глаз цеплялись за меня. Кто-то смотрел с верой, кто-то с сомнением, а кто-то и вовсе с пустотой, будто война выжгла в них все живое. Этот титул, который мне дала 'Вежа, уже работает. Я чувствовал это в том, как дружинники выпрямляли спины, как их голоса становились громче, даже раненые тянули шеи, чтобы меня увидеть.

— Князь! — крикнул кто-то из толпы, его подхватили другие. — Слава князю!

А вот и выбор вече. Они кричали за меня. Я стоял перед ними, весь в грязи, в крови, с топором за поясом и стрелой в плече. Я не был их князем по рождению, не был сыном их богов или героем из сказок. Я был чужаком, но они кричали.

Я шагнул к краю помоста. Толпа затихла — не сразу, не резко, а медленно, как река, которая успокаивается после шторма. Они ждали, что я скажу, чего потребую. Но я молчал. Просто смотрел на них — на дружинников, что стояли передо мной, как стена, что еще не рухнула, на новгородцев, что собрались решать свою судьбу.

Я поднял вверх свои топоры.

Толпа взорвалась. Дружинники снова заорали, загрохотали щитами, а теперь и новгородцы подхватили — не все, но многие. Некоторые мужики вскидывали кулаки, бабы прижимали ладони к груди, дети прыгали, выкрикивая что-то неразборчивое. Это был не просто крик — это была воля народа.

Я повернулся, бросил взгляд на своих — на Добрыню, стоявшего внизу с каменным лицом, на Такшоня, что хромал рядом, на Веславу с Ратибором, еле державшихся на ногах.

Я спустился с помоста. За спиной шумела площадь, крики все еще разносились над городом, а я шел вперед. Я не оглядывался. Не было нужды. Я знал, что мои люди идут за мной.

Я шел прочь от помоста, а за спиной бурлила площадь — дружинники орали, выплескивали остатки ярости, что копилась в них всю битву. Новгородцы тоже не молчали.

Улица вела к княжьему терему. Новгородцы выглядывали из окон. Шел к терему, а за мной шли и купцы и выборные — те, с кем теперь предстояло говорить не криком, а делом.

Терем возвышался над городом, как старый дуб среди выжженного поля. Стены его были рубленные, крепкие, но в зарубках от топоров и копий — битва добралась и сюда. Двери стояли нараспашку, и я шагнул внутрь, холодный ветер сменялся тяжелым теплом от очага. Внутри было сумрачно, свет лился через узкие окна и падал на длинный стол, за которым уже рассаживались люди. Купцы — крепкие, широкоплечие, в рубахах с вышивкой, которые говорили от имени улиц и концов города. Выборные с вече — те самые «мужи честные», держащие порядок веками. Они смотрели на меня, переглядывались, шептались, но замолчали, когда я сел во главе стола.

Добрыня шагнул следом, его тяжелая поступь гремела по доскам пола. Он остановился у стены, прислонил меч к лавке, но не сел — стоял, как страж, что не спускает глаз с хозяина. Такшонь вошел хромая, опираясь на копье, и плюхнулся на скамью, выдохнув так, будто весь воздух из него выжали. Веслава и Ратибор ввалились последними, оба дошли до лавки и сели, стиснув зубы.

Взгляды всех вцепились в меня, как крючья. Я положил руки на стол. Кровь на ладонях засохла, стянула кожу. Купцы переглянулись, кто-то кашлянул, но никто не заговорил первым. Ждали, чего я скажу.

— Ну, — начал я, — вече решило. Я ваш князь. Теперь давайте говорить по делу.

Повисла тяжелая тишина. Потом один из купцов — седой, с бородой до груди, в рубахе с красной вышивкой — подался вперед, уперся руками в стол.

— Князь Антон, мы слышали крик вече. Народ тебя принял. Но что дальше? Что ты хочешь от Новгорода?

Я криво усмехнулся. Этот старик был из тех, что брали мое серебро, я знал это точно. Вон и Веслава кивнула, обозначив его. А ведь его люди шептались на улицах, гнали толпу кричать за меня. Но теперь он прикидывался, будто все это само собой вышло. Хорош, актер.

— Что хочу? — переспросил я, откидываясь на спинку стула. — Хочу, чтобы Новгород процветал. Чтобы купцы торговали, чтобы дружина билась, чтобы враги боялись. А для этого нужны условия. Вы их знаете.

Седой медленно кивнул, будто взвешивал каждое свое слово.

— Подати, — сказал он. — Ты обещал снизить их вдвое. На пять лет. Это так?

— Так, — подтвердил я. — Вдвое. На пять лет. Но с уговором — торгуете честно, серебро в казну несете, как положено. И никаких игр за моей спиной.

Внутри я усмехнулся. Они думали, что выгадали себе легкую жизнь, но я уже прикидывал, как вытяну из них эти деньги иначе. Проекты у меня были — мельницы, кузни, дороги, которые свяжут Новгород с Березовкой, с Переяславцем, с Киевом. Они раскошелятся, сами того не заметив. Но сейчас я молчал об этом — пусть думают, что в прибытке оказались.

Купцы зашептались, переглянулись, но седой поднял руку, и шепот стих.

— Согласны, князь, — сказал он. — Подати вдвое — это щедро. Мы за тобой пойдем.

Я кивнул, титул, который дала мне «Вежа», уже работает. Они говорили со мной не как с чужаком, а как с князем. Воодушевление, о котором шептала система, горело в их глазах — не ярко, не слепяще, но тлело.

Ладно, пора сменить тон. Пора говорить не о податях, а о том, что грызло меня с тех пор, как я нашел тот проклятый кубок.

Я медленно встал, чтобы все заметили. Сунул руку за пояс, вытащил кубок с черепом Святослава. Поставил его на стол с глухим стуком, дерево под ним дрогнуло. Купцы замерли, выборные тоже — глаза их вцепились в этот жуткий трофей, будто он мог заговорить.