Русская поэзия XIX века. Том 2

<1858>

* * *

Душно! иль опять сирокко? И опять залив кипит, И дыхание Сахары В бурых тучах вихорь мчит? В лицах страх, недоуменье… Средь безмолвных площадей Люди ждут в томленье страстном, Грянул гром бы поскорей… Чу! уж за морем он грянул! И Сицилия горит! Знамя светлое свободы Уж над островом стоит! Миг еще – конец тревоги, Ожиданья и тоски, И народ вкруг Гарибальди Кинет в воздух колпаки!

<1858>

АЛЬПИЙСКИЕ ЛЕДНИКИ

Сырая мгла лежит в ущелье, А там, как призраки легки, В стыдливом девственном веселье, В багрянцах утра – ледники! Какою жизнью веет новой Мне с этой снежной вышины, Из этой чистой, бирюзовой И света полной глубины! Там, знаю, ужас обитает, И нет людского там следа,- Но сердце точно отвечает На чей-то зов: «Туда! Туда!»

<1859>

ПРИДАНОЕ

По городу плач и стенанье… Стучит гробовщик день и ночь… Еще бы ему не работать! Просватал красавицу дочь! Сидит гробовщица за крепом, И шьет – а в глазах, как узор, По черному так и мелькает В цветах подвенечный убор. И думает: «Справлю ж невесту, Одену ее, что княжну,- Княжон повидали мы вдоволь – На днях хоронили одну: Всё розаны были на платье, Почти под венцом померла; Так, в брачном наряде, и клали Во гроб-то… красотка была! Оденем и Глашу не хуже, А в церкви все свечи зажжем; Подумают: графская свадьба! Уж в грязь не ударим лицом!…» Мечтает старушка – у двери ж Звонок за звонком… «Ну, житье! Заказов-то – господи боже! Знать, Глашенька, счастье твое!»

<1859>

МАДОННА

Стою пред образом Мадонны. Его писал монах святой, Старинный мастер, не ученый: Видна в нем робость, стиль сухой. Но робость кисти лишь сугубит Величье Девы: так она Вам сострадает, так вас любит, Такою благостью полна, Что веришь, как гласит преданье, Перед художником святым Сама Пречистая в сиянье Являлась, видима лишь им… Измучен подвигом духовным, Постом суровым изнурен, Не раз на помосте церковном Был поднят иноками он, И, призван к жизни их мольбами, Еще глаза открыть боясь, Он братью раздвигал руками И шел к холсту, душой молясь. Брался за кисть, и в умиленье Он кистью то изображал, Что от небесного виденья В воспоминанье сохранял. И слезы тихие катились Вдоль бледных щек… И, страх тая, Монахи вкруг него молились И плакали, как плачу я…

<1859>

ПРИГОВОР

(Легенда о Констанцском соборе)

На соборе на Констанцском Богословы заседали; Осудив Йогана Гуса, Казнь ему изобретали. В длинной речи доктор черный, Перебрав все истязанья, Предлагал ему соборно Присудить колесованье, Сердце, зла источник, кинуть На съеденье псам поганым, А язык, как зла орудье, Дать склевать нечистым вранам; Самый труп – предать сожженью, Наперед прокляв трикраты, И на все четыре ветра Бросить прах его проклятый… Так, по пунктам, на цитатах, На соборных уложеньях, Приговор свой доктор черный Строил в твердых заключеньях; И, дивясь, как все он взвесил В беспристрастном приговоре, Восклицали: «Bene, bene!» [72] – Люди, опытные в споре; Каждый чувствовал, что смута Многих лет к концу приходит И что доктор из сомнений Их, как из лесу, выводит… И не чаяли, что тут же Ждет еще их испытанье… И соблазн великий вышел! Так гласит повествованье: Был при кесаре в тот вечер Пажик розовый, кудрявый; В речи доктора не много Он нашел себе забавы; Он глядел, как мрак густеет По готическим карнизам; Как скользят лучи заката Вкруг по мантиям и ризам; Как рисуются на мраке, Красным светом облитые, Ус задорный, череп голый, Лица добрые и злые… Вдруг в открытое окошко Он взглянул и – оживился; За пажом невольно кесарь Поглядел, развеселился; За владыкой – ряд за рядом, Словно нива от дыханья Ветерка, оборотилось Тихо к саду все собранье: Грозный сонм князей имперских, Из Сорбонны депутаты, Трирский, Люттихский епископ, Кардиналы и прелаты, Оглянулся даже папа! И суровый лик дотоле Мягкой, старческой улыбкой Озарился поневоле; Сам оратор, доктор черный, Начал путаться, сбиваться, Вдруг умолкнул и в окошко Стал глядеть и – улыбаться! И чего ж они так смотрят? Что могло привлечь их взоры? Разве небо голубое? Или розовые горы? Но – они таят дыханье И, отдавшись сладким грезам, Точно следуют душою За искусным виртуозом… Дело в том, что в это время Вдруг запел в кусту сирени Соловей пред темным замком, Вечер празднуя весенний; Он запел – и каждый вспомнил Соловья такого ж точно, Кто в Неаполе, кто в Праге, Кто над Рейном, в час урочный, Кто – таинственную маску, Блеск луны и блеск залива, Кто – трактиров швабских Гебу, Разливательницу пива… Словом – всем пришли на память Золотые сердца годы, Золотые грезы счастья, Золотые дни свободы… И – история не знает, Сколько длилося молчанье, И в каких странах витали Души черного собранья… Был в собранье этом старец: Из пустыни вызван папой И почтен за строгость жизни Кардинальской, красной шляпой,- Вспомнил он, как там, в пустыне, Мир природы, птичек пенье Укрепляли в сердце силу Примиренья и прощенья; И как шепот раздается По пустой, огромной зале, Так в душе его два слова: «Жалко Гуса» – прозвучали; Машинально, безотчетно Поднялся он – и, объятья Всем присущим открывая, Со слезами молвил: «Братья!» Но, как будто перепуган Звуком собственного слова, Костылем ударил об пол И упал на место снова; «Пробудитесь! – возопил он, Бледный, ужасом объятый.- Дьявол, дьявол обошел нас! Это глас его проклятый!… Каюсь вам, отцы святые! Льстивой песнью обаянный, Позабыл я пребыванье На молитве неустанной - И вошел в меня нечистый! К вам простер мои объятья, Из меня хотел воскликнуть: «Гус невинен». Горе, братья!…» Ужаснулося собранье, Встало с мест своих, и хором «Да воскреснет бог» запело Духовенство всем собором,- И, очистив дух от беса Покаяньем и проклятьем, Все упали на колени Пред серебряным распятьем - И, восстав, Йогана Гуса, Церкви божьей во спасенье, В назиданье христианам, Осудили – на сожженье… Так святая ревность к вере Победила ковы ада! От соборного проклятья Дьявол вылетел из сада, И над озером Констанцским, В виде огненного змея, Пролетел он над землею, В лютой злобе искры сея. Это видели: три стража, Две монахини-старушки И один констанцский ратман, Возвращавшийся с пирушки.

72

Хорошо, хорошо! (лат.)

<1860>

* * *

Я б тебя поцеловала, Да боюсь, увидит месяц, Ясны звездочки увидят; С неба звездочка скатится И расскажет синю морю, Сине море скажет веслам, Весла – Яни-рыболову, А у Яни – люба Мара; А когда узнает Мара - Все узнают в околотке, Как тебя я ночью лунной В благовонный сад впускала, Как ласкала, целовала, Как серебряная яблонь Нас цветами осыпала.

<1858-1862>

РАССВЕТ

Вот – полосой зеленоватой Уж обозначился восток; Туда – тепло и ароматы Помчал со степи ветерок; Бледнеют тверди голубые; На горизонте – всё черней Фигуры, словно вырезные, В степи пасущихся коней…

<1863>

ПОЛДЕНЬ

Пар полуденный, душистый Подымается с земли… Что ж за звуки в серебристой Всё мне чудятся дали? И в душе моей, как тени По степи от облаков, Ряд проносится видений, Рой каких-то давних снов. Орды ль идут кочевые? Рев верблюдов, скрип телег?… Не стрельцы ль сторожевые? Не казацкий ли набег? Полоняночка ль родная Песню жалкую поет И, татарченка качая, Голос милым подает?…

<1863>

* * *

Осенние листья по ветру кружат, Осенние листья в тревоге вопят: «Все гибнет, все гибнет! ты черен и гол, О лес наш родимый, конец твой пришел!» Не слышит тревоги их царственный лес. Под темной лазурью суровых небес Его спеленали могучие сны, И зреет в нем сила для новой весны.

<1864>

КТО ОН?

Лесом частым и дремучим, По тропинкам и по мхам, Ехал всадник, пробираясь К светлым невским берегам. Только вот – рыбачья хата; У реки старик стоял, Челн осматривал дырявый, И бранился, и вздыхал, Всадник подле – он не смотрит. Всадник молвил: «Здравствуй, дед!» А старик в сердцах чуть глянул На приветствие в ответ. Все ворчал себе он под нос: «Поздоровится тут, жди! Времена уж не такие… Жди да у моря сиди. Вам ведь все ничто, боярам, А челнок для рыбака То ж, что бабе веретёна Али конь для седока. Шведы ль, наши ль шли тут утром, Кто их знает – ото всех Нынче пахнет табачищем… Ходит в мире, ходит грех! Чуть кого вдали завидишь – Смотришь, в лес бы… Ведь грешно!… Лодка, вишь, им помешала, И давай рубить ей дно… Да, уж стала здесь сторонка За теперешним царем!… Из-под Пскова ведь на лето Промышлять сюда идем». Всадник прочь с коня и молча За работу принялся; Живо дело закипело И поспело в полчаса. Сам топор вот так и ходит, Так и тычет долото - И челнок на славу вышел, А ведь был что решето. «Ну, старик, теперь готово, Хоть на Ладогу ступай, Да закинуть сеть на счастье На Петрово попытай». «На Петрово! эко слово Молвил! – думает рыбак.- С топором гляди как ловок… А по речи… Как же так?…» И развел старик руками, Шапку снял и смотрит в лес, Смотрит долго в ту сторонку, Где чудесный гость исчез.

<1868>

* * *

Возвышенная мысль достойной хочет брони; Богиня строгая – ей нужен пьедестал, И храм, и жертвенник, и лира, и кимвал, И песни сладкие, и волны благовоний… Малейшую черту обдумай строго в ней, Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке, Чтобы божественность сквозила в каждой складке, И образ весь сиял – огнем души твоей!… Исполнен радости, иль гнева, иль печали, Пусть вдруг он выступит из тьмы перед тобой - И ту рассеет тьму – прекрасный сам собой И бесконечностью за ним лежащей дали…