Русские хроники 10 века

Волоча ноги, побрёл Желан с боярского двора. Пройдя с полсотни шагов, услыхал окликавший его голос. К нему, размахивая нескладно руками, приближалась боярская раба в сером повое, исхлюстанной понёве. Рабу Желан видел в усадьбе, всё ходила, поглядывала, словно сказать чего хотела, да не насмеливалась.

– Постой, добрый человече. Дочерь свою ищешь? Нету её здесь. В Вышгород на усладу князю увезли.

– Ты почём знаешь?

– Слыхала ненароком, как Талец про то с Оловичем толковали. В возок бедолагу запихнули и в Вышгород умчали голубку твою. Талец и увёз. У князя ищи. Талец со своим дружком татьбу содеяли. Верно говорю.

– Почто про Талеца сказываешь, доглядаешь за ним? – спросил Желан, хоть и мутил гнев разум, а всё ж надо иметь верные вести, не облыжный извет.

– Давно за ним приглядываю, случай жду. Обида у меня на него, а заступиться некому. Помер наш кормилец, давно, дочка без него выросла. Теперь, вишь, и тебя обидел. Не стерпишь, и за меня поквитаешься. Надсмеялся над дочкой моей. Нехорошо надсмеялся. Говорил, полюбилась, поженимся. Сам потешился, обрюхатил да бросил, теперь насмехается и не глядит. Кто её с дитём возьмёт? Так и промается весь век, и от мира позор.

Ничего не ответил Желан несчастной рабе, побрёл по пыльной дороге. Пройдя версты три, остановился. Тянуло холодом, вверху погромыхивало. Запрокинув голову, прокричал Желан в чёрные клубящиеся тучи:

– Перун! Бог милостивый, могучий, справедливый! Накажи обидчиков моих! Никому зла не творил, по Прави жил, богов славил. Почто надо мной, над чадом моим тако сотворилось? Накажи обидчиков презлых! Князя-паскуду родией раздери!

Небо над головой раскололось. От оглушительных раскатов грома пригнулись придорожные ветлы. Рот свело судорогой.

«Серчает Перун-громовик на блудливого князя. У кого защиты хотел просить? И-эх!»

Громыханье укатилось на восход. Из чёрных туч низверглись тугие струи, исполосовали пыль, превратив её в вязкое месиво, кнутами прошлись по лицу, спине путника.

4

Ливень смочил, напитал влагой землю, ушёл на восход. Ветер взъерошил ветви на черёмухе, калине, усеял листьями двор, задрал солому на худосочной крыше. После прошлогоднего пожара избу отстроили, да накрыли наспех, кое-как. Всё текло, и изба, и одрины, и рига. Ладились перекрывать крыши, отстроить хлев. Каждый день на счету. Житовий уехал в лес, Голован тесал жердины дома, ждал отца.

Голопузый Млад водил лодии в лужах. Мать и бабушка неприкаянными бродили по двору. Брались за одно дело, не докончив, бросали, хватались за другое, глядели на калитку, выскакивали на улицу.

Появился отец в грязи по колено, видно, брёл, не разбирая дороги. Связанные лапти висели на плече. Глянул парень на отца, и сердце скрутило. Не видать бы сыну отца униженным и жалким. Голова была непокрытой, кукуль ветром сорвало, тот и не заметил. Мокрые волосы свисали косицами, усы поникли, промоченная одежда облепила тело. На лице – мука смертная. Тяжко видеть сыновьям отцовское унижение, несдобровать обидчикам.

Женщины бросились к Желану с немым вопросом на ликах. Тот оторвал глаза от земли, обвёл обеих тяжёлым взглядом.

– Нету Заринки. Увезли нашу девоньку в Вышгород, князю на пот еху.

Прижала Млава руки к сердцу, под коим носила доченьку, опустилась на землю на ослабевших ногах.

– Сгинула моя кровиночка. Чую, нет больше доченьки.

Схватилась за голову, завыла нутряным, звериным голосом. Гудиша впилась ногтями сыну в плечи.

– Откель узнал? Олович сказал?

– Олович сказал – нет Заринки в усадьбе, и знать ничего не знает, и не ведает. То раба боярская поведала. Подслушала разговор Оловича с Талецом. Талец Заринку увёз.

– Что ж ты им выи не поскручивал?

– Ага, скрутишь! Их только медвежьей рогатиной возьмёшь. Олович с Ляшком был, в ноги ему падал, просил Заринку вернуть. Они насмехались, ногами пинали. Олович грозился собаками затравить, коли сам со двора не уйду.

– Двое их было, двое на конях скакали. Один Талец, другой – непременно Ляшко, – Гудиша отпустила сына, подняла лик к небу. Горестный вопль устремился ввысь: – Перун всемогущий! Раздери их родией и вгони громом в землю. Их покарай и князя охального, что дочерей людий сильничает.

Голован тюкнул топором, жердина переломилась. Бросил и жердину, и топор, пошёл на Песчанку. В спину неслись всхлипывания бабушки:

– На вече иттить надобно. На Подол. Низовые уже жгли верхних за обиды. Только на вече защиту от князя найдёшь. Это что ж такое, девок красть да сильничать. Это что ж за князь у нас такой? Тако только степняки делают.

Слышался голос Любавы, жены Житовия, суетившейся около обеспамятовавшей свекрови. Отец горестно произнёс:

– Видоков верных нет. Кто без видоков судить станет.

Долго глядел Голован на вспучившуюся после ливня речушку, помутневшие струи, влекущие всякий прибрежный мусор. Набатным гулом наполняли отцовские слова: «Их только медвежьей рогатиной возьмёшь!» Ведь есть у них рогатина. Заточить надобно да насадить на крепкое древко, чтоб медвежью тушу Ляшка выдержало. Кровь кипела в жилах семнадцатилетнего парня. Нет, не стерпит ни надругательство над сестрой, ни отцовское унижение, ни материнское страдание.

Бегали огольцами на лесное озеро за раками. Рвал Заринке лилейные кувшинки. Обвивалась сестрица длинными стеблями, сама лилией оборачивалась. Нет теперь той лилии. Нелюди в грязь втоптали. Слёзы жгли зажмуренные веки. Мычал Голован, в рот кулаки совал, кусал до крови.

Порешит всю троицу: и Ляшка, и Оловича, и Талеца. До князя не добраться, гридни мечами посекут. Талец вёрткий, что вьюн, ухо востро держать надобно, да уж изловчится. Ляшку нельзя позволить ударить. Приложится разок – прибьёт. Звероподобен, да неповоротлив. Первым бить надобно и наверняка. Здрав зря с ним тогда на кулачки вышел. Погорячился, не выдержал перед Купавой похвальбы рядовича. Олович – мужик дебелый, бывалый. Да против рогатины не устоит, и ночка тёмная поможет. Что с того, что не по-честному? Как они, так и с ними. Измыслит всё и порешит. Новый год ни один не встретит. Житовию не скажет, сам всё сделает. У Житовия жена на сносях. Сам сделает, сам ответит. Хоть сгниёт потом в порубе, а отплатит обидчикам. Жив останется, Перун поможет, так и с князем поквитается. Жизнь всяко поворачивается.

Домой вернулся впотьмах, помог разгрузить телегу с мелколесьем. Молча переглянулись братья. Житовий вполголоса, чтоб отец не слыхал, спросил:

– Чего надумал? – Голован глянул исподлобья, бросил неопределённо:

– Надумал.

Житовий, зная наклонности младшего брата, предостерёг:

– Без меня не лезь!

– Да уж как выйдет.

– Сказал, не лезь один, – рассердился старшак.

Младший для виду согласился:

– Ладно. Дам знать, как время придёт.

Не задумывались боярские холуи, от надменности потерявшие разум: девки не былинками в поле растут. Наступил мимоходом, сломал и дальше пошёл напеваючи.