Русские хроники 10 века

* * *

Сегодня с утра собрался управитель в поля. Настала пора сева. Ведал полевыми работами тиун Горюн. Да разве один тиун углядит за всем. Не досмотришь вовремя, станешь потом локти кусать, да поздно будет, не исправить, не поправить.

Держал себя Олович, аки боярин. Сам Брячислав наведывался в вотчину не часто, жил в Киеве. Летом, как поспевала ягода, наезжала боярыня с двумя толстощёкими дочерьми и малолетним сынком. Старший оставался в городе, служил князю в гриднях. Боярыня с чадами живала в Городне по два-три месяца. В хозяйственные дела не совалась. Кушала с детками парное молоко, сотовый мёд, ягодку-малинку со сметаной. Боярыня с дочерьми была заботой жены огнищанина, за сынком же дядька присматривал. Обучал дядька своего воспитанника ездить верхи и ратной науке. Для сего держали на конюшне двух меринов. Для дядьки буланого, для боярского челядо каурого, перешедшего десятилетний рубеж и ходившего преимущественно шагом, забывшего, что такое рысь. Для ратных же дел приставили трёх холопских мальцов, кои бились с боярским сыном на деревянных мечах, бегали за стрелами. Дядька учил строго, потому робичичи всё лето хаживали с синяками и кровоподтёками.

Приезжая в вотчину, боярин медами ставлеными, горячими, яствами услаждался, ловами тешился, но про хозяйство не забывал, требовал отчёта в самой малости. Челядинцы втихомолку хихикали: «Наш боярин всех мышей в вотчине наперечёт знает». Глупые, ленивые холопы. Олович за настырность и въедливость Брячислава уважал. Отчёт боярину огнищанин давал три-четыре раза в год. В остальное время был в Городне и князем, и боярином. Как тут гордыня не одолеет. От холопов и закупов требовал, чтоб скидывали перед ним кукули, как перед боярином. Выезжая со двора, сам лошадьми не правил, брал возничего. Для выездов выбрал трёхлетнего жеребца Игреньку, с необычной дымчатой гривой и хвостом, такой один на всю конюшню был. В возничие определил Талеца. Мало-помалу стал Талец правой рукой управителя. Уже и на Горюна с Жидятой поглядывал свысока, разговаривал с усмешкой, словно ведал за ними тайную вину и раздумывал, сказать, не сказать огнищанину. Роту держал крепко, был Оловичу верным псом. Связала рядовича с огнищанином крепкая верёвочка. А ну как прознают смерды, отчего Ольшанка выгорела, благодаря кому они из вольных смердов, дабы избегнуть голодной смерти, закупами сделались? Ляшко не сболтнёт, сам на себя клепать не станет. А огнищанин хитёр, коли что у них меж собой не сладится, может слушок пустить. Придётся тогда Талецу от гнева смердов бежать куда глаза глядят. Такое не прощается. Жилось ныне Талецу вольготно, от огнищанина перепадали и куски жирные, и пиво. Чёрной работы рядович давно не ведал и у ключницы Анеи тащить всё, что плохо лежит, перестал.

2

Запрячь пораньше Игренька Олович велел вечером. Утром, управившись по хозяйству, оттрапезничав, поехали. Телега катилась по полевой дороге, селище осталось позади. Талец обернулся к огнищанину.

– Мы ведь можем услужить киевскому князю. Князь боярину благодарен будет. Боярин тебя без награды не оставит. Хоть как, а наградит за княжью любовь.

Олович фыркнул. Талец всё утро порывался сказать нечто важное. Ещё вчера приступал с разговором, да с разговором особым, не для чужих ушей. Управителю всё недосуг было выслушать рядовича. То рала, лемехи, бороны осматривал, то с ключником в коморы с семенами ходил. Пока по селищу ехали, рядович молча ёрзал, не терпелось поведать задумку.

– Я как князю услужу? Лишнюю шкурку отдам? Так то боярин решает, не я. Или ты где сома небывалого заприметил, угостить князя желаешь? Дак тебе какая с того выгода? Тебя в княжий терем и на порог не пустят. Князь про тебя и знать-то не будет. Чего суетишься?

– Князь боярина полюбит, боярин тебя, а уж ты меня в обиде не оставишь. Вот мне и выгода, – Талец хохотнул, сверкнул глазами. – А то, может, и спросит князь – а кто меня распотешил? Да кожух крытый, крашеный подарит, или сапоги юфтевые.

– Ишь ты! Сапоги юфтевые ему подавай! В лыченицах походишь. В лыченицах-то сподручней. Ноге вольготней, не давит, не жмёт.

– Сподручней-то оно, конечно, сподручней, – хмыкнул рядович. – Да только ни князь, ни дружина, ни бояре в лыченицах не ходят. Да и гостей в лыченицах не видывал, разве только коробейников. Ну, то всё присказка. Дак мы чё, услужим князю нашему великому?

– Да ты толком-то говори, балабонишь, балабонишь, – Оловичу надоела бесцельная болтовня, в голосе его появились сердитые, нетерпеливые нотки. – Дело говори, коли начал.

– Дело, я мыслю, вот какое. Живёт в Ольшанке девка. Одно слово, не девка, а загляденье. Телом ладная, не доска, не квашня. Ликом пригожая, румяная, уста сладки, так бы и впился в них. И нравом бойкая, всё песни поёт да шутки шутит. Князю таки девки любы.

– Ты-то почём знаешь, каки девки князю любы?

– Знаю! – задиристо ответил Талец и, не рассчитав, стегнул коня под брюхо.

Игренька дёрнул головой, заржал, оскалился и понёсся вскачь. Олович повалился на спину, недовольно прикрикнул:

– Куда тя леший несёт?

Ему только девок для князя не хватало воровать. Эко же чего выдумал! Однако с чего бы такие задумки в голову его Талеца пришли? Знать, надоумил кто-то. Надоумил ближний князю человек, не иначе. Коли так, можно и поспособствовать, князь своими милостями не оставит.

– Погодь, погодь. Так ты с Мистишей столковался? Ну-ка признавайся, вёл с ним беседы?

Как управитель боярской вотчиной для всяких тёмных, тайных дел имел при себе пройдоху Талеца, так и киевский князь держал Мистишу. Кем был сей удалец, для Оловича оставалось загадкой. Не гридень, не боярин, а человек ближний князю. Сказывали, доводился Мистиша роднёй воеводе киевских князей Свенельду, вроде даже сыном тому приходился. Досконально сего Олович не ведал. Ни для ратных, ни для государственных дел талантов Мистиша не имел. Зато имелся у него особый талант: исполнять те желания и прихоти своего повелителя, кои огласке не подлежали. На масленицу наезжал боярин в вотчину, с ним и Мистиша прискакал. Спросить у боярина, по какой надобности сей удалец и по усадьбе, и по селищу шныряет, Олович сробел. Рассудил: коли привёз боярин с собой княжого человека, стало быть, имеется в том надобность. Потребуется – сам скажет, у него и своих забот, без Мистиши, хватает. Без спросу сунешься – того гляди отлает. Мистиша и на игрища хаживал, и с девками зубоскалил, и с парнями словцом перекидывался. И с Талецом столковались. Сразу видно, одного поля ягоды. Управителю же цели своего приезда княжий человек не раскрыл.

– Почто мне не сказывал? – продолжал брюзжать управитель, раздосадованный непочтительностью.

– Вот же сказал, – буркнул рядович.

– Средь бела дня не умыкнёшь, – рассуждал огнищанин, с налёту сообразивший, тайная услуга князю сулит хорошую выгоду, и по этой причине взявшийся устраивать тёмное дело, пускай даже никакого прибытку от сего дела не получит. Не всякая выгода кунами меряется. – В сю пору девки не хороводятся, весь день на работе, под приглядом. Умыкать надобно с игрищ меж сёл, чтоб сразу не приметили. Удобней на семик ли, на Ярилин день, или уж на Купалу. Ты приглядись сперва, чтоб промашки не вышло да не прознал никто. Да один не лезь, в подручники Ляшка возьми. Коней добрых подбери, чтоб ветром умчали. В таком деле можешь Игреньком попользоваться.

Олович задумался. Выкрасть девку не долго. Да что потом с ней делать, чтоб ни одна живая душа не проведала…

– Надобно какую комору выбрать, на день-другой девку спрятать. Придётся с Анеей перетолковать, чтоб приглядела. Всё измыслишь, мне скажешь. Я Мистише дам знать и боярину.

– Да кого её в Городне прятать? Лишние глаза да уши. Умыкнём, в возок и ходом в Вышгород.

– То верно, надобно так изладить, чтоб лишние глаза да уши не видали, не ведали.

На этом разговор закончился. Что господин его извёлся от желания снискать княжью милость, хитрый огнищанин давно понял. Сам боярин своим заветным стремлением с управителем не делился даже в сильном хмелю. Да у того уши воском не залеплены, глаза бельмами не закрыты, и на плечах не тыква произрастает. Кое-какой умишко под куколем прятался. Вотчиной Брячислава наделил Ярополк после гибели брата Ольга, он же и княжью десятину с окрестных весей поручил собирать. С приходом в Киев Владимира Брячислав держался тише воды, ниже травы. Опасался боярин, как бы новый великий князь вотчину не отобрал да не отдал милостнику из новгородцев или варягов. Братних бояр Владимир к себе не приближал. Обошлось. И Городня за Брячиславом осталась, и княжью десятину боярин по-прежнему собирал. Тронуть Брячислава Владимир не тронул, так ведь и к себе не приблизил. А кто боярина угодьями, ловами, пажитями наделит, как не князь? Старался Брячислав князю услужить, да пока без толку. Ещё и перед походом на Булгар сказался больным. Край надо было чем-то услужить князю. Потому участь Заринки не ведомо для неё решилась. Родилась, жила дева, расцветала весенним цветком. Для чего? Для княжьей милости боярину.

По обеим сторонам дороги раскинулись нивы. Упряжки из двух волов тянули тяжёлые рала с лемехами, за ратаями шли бабы с глызобойками, разбивали тяжёлые комья. Молодые, ещё не вошедшие в полную мужскую силу парни и отроки, кто верхами, кто ведя лошадь под уздцы, боронили. И уже позади всех шли степенные, седоусые мужики с висящими на плечах буравками. Мужики выверенными круговыми движениями сеяли жито. Над всеми кружились крикливые, надоедливые грачи. Талец остановил коня. Олович спрыгнул с телеги, побрёл по пахоте. Рядович остался при коне, с некоторой насмешливостью поглядывая на занятых чёрной работой смердов.

Над семьёй Желана нависла горючая беда. Никто из домочадцев того не ведал. Семья дружно занималась севом.

Глава 2

1

Предстоящее крещение досаждало тягостной докукой.

Почему так? Ветра нет, листок не шелохнётся. Всходит солнце, лучами своими изгоняет ночную темень. Небо чисто, необъятно, радостно. Но уходит денница, наступает день, небо теряет чистоту. То тут, то там невесть откуда на нём появляются облака. Иные белоснежны, словно лебеди, плывут величаво, павами. Другие же грязнят небо, солнце закрывают. Такой мрачной тучей на только что чистом небе в детстве было учение. Пока жил в Киеве, в иной день удавалось увильнуть от неприятной обязанности. В Киеве он был младшим княжичем. Мать жалела дитятю, отец большей частью отсутствовал. Всё изменилось, когда волею отца к нему был приставлен пестун, а из беззаботного малолетнего княжича он превратился в малолетнего же, но князя. Кириллице учил козлобородый рядец, ведавший в новгородском княжьем дворе всеми записями. Греческую грамоту втолковывал волхв, обросший волосами, как старый пень мхом. Малолетний, своевольный князь пробовал шугать и рядца, и волхва, да неволен был перед ними, словно робичич. И рядец, и волхв мало обращали внимание на капризы малолетнего князя, ибо и тот, и другой исполняли волю его строгого наставника. Боярин же поблажки никому не давал, и учителя не отпускали ученика, пока тот не исполнит урок. Приходилось, подавив непокорство, писать на вощёных дощечках, складывать из буквиц слова, значения коих не понимал. По сей день Владимир помнил вываливающееся из пальцев писало из рыбьей кости с волчьей головой на конце. На самого уя не действовали ни хныканье, ни крики. Пестун неколебимо стоял на своём: «Князь должен знать грамоту. Как мирный ряд с другими князьями уложишь, коли ни читать, ни писать не умеешь? Как дани, дружину свою сочтёшь? Тебя всякий обманет и насмехаться над тобою же станет. Учись, то твоя княжеская обязанность на сю пору». Подействовали наставления опекуна или, благодаря превращению нелепого набора слов в осмысленные фразы, скука сменилась занимательностью, отвращение к учению исчезло, хотя и завзятым книгочеем Владимир не стал. Не менее тяжким было учение и с самим Добрыней. Со стороны смотреть, чем не мальчишечья забава – махать деревянным мечом, стрелять из лука, скакать на коне. Но не забава то была, наука бранная. Давалась бранная наука с большими трудами. То локоть не так держит, то кисть, что меч сжимает, закостенела, то ветерок не учуял, когда стрелу с тетивы спускал, а то и вовсе с коня свалился. То была хоть и трудная, но потребная всякому князю наука. Добрыня же заставлял и коня обихаживать, и седлать, и скрести. Владимир огрызался: «На то у князя конюхи и доезжачие есть». Добрыня же поучал: «Комонь – первый друг витязя. Как знать будешь, хорошо ли за комонем глядят, коли не знаешь, как и что делать надобно? И конюхи, и доезжачие у князя имеются, да князь сам всё знать должен».