Русские хроники 10 века

Корот развёл руками, дескать, рад бы, да нечего. Вышата пожал плечами.

– Всё рассказали, боярин.

Ногуту, которому теперь представилась возможность говорить беспрепятственно, оказалось, сказать нечего. Если бы заговорил кто иной, он бы нашёлся с возражением.

Воевода позвал челядина, застолье продолжилось.

– Ладно, промочим горло. Вы только помалкивайте, о чём беседу вели.

Сведения, которые мог, воевода собрал. Теперь надо было помыслить, как брать город, да готовить рать к походу.

Глава 10

1

Огонь охватил длинномерные, сложенные шатром дубовые поленья, осветил капь, согбенную фигуру волхва. Отблески взметнувшегося пламени легли на богомольцев, заполнивших требище. Богомил повернулся спиной к костру, встал в проходе внутренней крады.

– Сегодня, когда отошёл двадцать четвёртый день месяца студеня, зажигаем мы священный огонь и славим Рода, называем его прародителем, дидом нашим, родником вселенной, отцом богов.

Людие стояли, тесно прижавшись друг к другу, над головами облачками колыхался пар от дыхания. В иные праздники богомольцев собиралось меньше. Но в эту ночь с 24 на 25 студеня, в день завершения года, в славенское святилище приходили не только обитатели посада, но и жители кромного города. Тысяцкий со всей новгородской старшиной, бояре, ротники славили Рода в Перыни. Жители же разделялись. Немалое их число Перыни предпочитали святилище Рода на правом берегу Волхова, у холма Славно, ибо в эту ночь службу здесь вёл новгородский любимец Богомил-Словиша.

– Многие тыщи лет тому, – продолжал верховный новгородский волхв, – мир окутывала тьма кромешная, а света белого не было. Во тьме был лишь Род, заключённый в яйце. Был тогда Род семенем непророщенным. Текло время безвременья, но наступил конец заточению. Родил Род Любовь – Ладу-матушку богородицу. Силою Любви разрушил Род свою темницу, и Любовью мир наполнился, кончилось безвременье. Родил Род Небеса – обиталище богов, родил Поднебесье. Разделил он свет и тьму, Правду с Кривдою. Потом родил он Землю-матушку, а из лица его вышло Солнце. Так помните, для Любви рождены Родом Небеса и Поднебесье. Род – Отец богов и Мать богов, Род рождён собой и вновь родится. Род – все боги и вся поднебесная. Род – что было и то, чему быть предстоит, что родилось и то, что родится. Родился Род, и кончилась тьма, и мир наполнился любовью. Потому когда кончаются самые длинные ночи в году и белый свет побеждает тьму, мы возжигаем священный огонь, празднуем рождение Рода и славим Рода, Отца Небес и Поднебесья.

Род родил Сварога небесного, вдохнул в него свой могучий дух, и от Сварога пошли иные боги. Сварога же Род назначил старшим над всеми богами. Лада-матушка богородица родила дщерей Рода – вечно юную Лелю златокудрую, Живу весеннюю, деву огненную, весёлую, и третью дщерь – Марену холодную, деву Смерти. Родила Лада и сына Сварогова, Перуна-Громовика, бога златокудрого. Мать Сыра Земля родила сына Рода Ярилу-оратая, а небесная Корова – Земун – родила рогатого Велеса. Славьте же Рода и любите друг друга. Помните закон свой – Правь, коий Сварог нам дал по велению Рода. И нету в Прави кривды, а только божья правда. А теперь сотворим требу богови нашему.

Людие простирали руки к Словише, к Роду, к священному огню.

Эти слова новгородцы слушали каждый год. То были святые слова, коими славили рождение Рода, и потому были обязательны.

Прославление богов завершилось общей трапезой в украшенных пшеничными снопами храминах. На столах лежала жареная поросятина, хлеб, стояли ендовы с хмельным мёдом. Мёд, настоянный на воде из двенадцати источников, набранный двенадцатью старцами-волхвами. И не мёд то вовсе, а божья сурица. Не всяк сурицу приготовит, лишь тот, кому ведома тайна богов. Сурица хмельная, да хмельных среди богомольцев не бывает. Утром начнутся святки-колядки, седмицы не пройдёт, настанет развесёлый Новый год. Веселись, песни пой, пляши, мёд пей, но напиться допьяна в святилище – срам великий, стыдоба на весь белый свет. Потому трапеза проходит чинно, разговоры идут только о божественном – Ирии, житии богов.

2

На Новый год семья села за стол полным сбором.

Вечером приехал Якун. Заглянул в старую избу, поклонился в пояс отцу-матери и заторопился в новую, где скучала ходившая на сносях молодая жена. Свекровь строго-настрого запретила егозливой не ко времени снохе делать какую-никакую работу – «Ай в доме рук не хватает? Чего надо – Резунка поможет». Дочери велела по десять раз на дню наведываться к снохе. Молодо-зелено, не станешь стеречься, долго ли до беды. Берегла Добриша ещё не родившегося первого внука, как зеницу ока. Потому день-деньской нудилась Веснянка в светёлке. Иной день потаскаешь воду, поползаешь по огороду, все думы – как бы прилечь в тенёчке. Теперь – лежи не хочу, так нет, тянет на улицу, пройтись по тропочке, хоть бы и к проруби за водой. Одна отрада – в окошко глядеть, да что в нём увидишь, ждать золовку, перекинуться с той словечком-другим, да в старую избу на трапезы ходить. А и те походы только с Резункой. Одной по лестнице спускаться да подыматься – думать не смей.

Прошла седмица, как возжёг Богомил в святилище живой огонь, наступил первый день просинца. Темнело по-прежнему рано. Зимнее солнышко, раскрасневшись на морозе, торопилось спрятаться в тёплых чертогах.

В избе, как соберётся вся семья застольничать, стало тесновато. У печи, где раньше, зорко поглядывая на мужскую трапезу, стояла хозяйка с дочкой, теперь находились три женщины, четвёртая, Веснянка, сидела на конике. Дубок словно ждал, когда Добрыга новую избу поставит, тут же женился.

Мужчины, выпив круговую в честь Рода, завели разговоры. Про своё, домашнее, уличанское, говорено многажды, интереснее знать, что на белом свете делается. Потому все лица, как подсолнухи к солнцу, обращались к ротнику. Якун, как человек служивый, проживающий в Детинце, на новогодние моления ходил в Перынь, а уж после всех обрядов был отпущен домой до конца святок.

Прошедшее лето у молодого ротника было беспокойным. С ранней весны до осени простоял Якун со своей сотней в Ладоге, стерёг Землю от набегов нурманнов. Точили нурманнские ярлы зубы на богатый Хольмград, чужое добро спать не давало. Ходили морем к франкам, германцам, бриттам, добирались до тёплых морей, где никогда зимы не бывает, Хольмград рядом, но близок локоток, да не укусишь. Крепко стерегли новгородцы родные пределы. Только и удавалось иной раз пограбить посёлки да огнищан. Да и то ноги приходилось поскорей уносить.

Осенью, пока реки не встали, ходил в Киев, стерёг дань, что Новгород выплачивает Киеву. Как наладился санный путь, сопровождал вирников на дальние погосты за мытом.

– А что ж киевский князь? – спросил Добрыга. – За что ему дань платим, почто нурманнов от Новгорода не отвадит?

– Два с половиной года тому великий князь ходил с Добрыней на Волгу, на тамошних булгар, – ответил Якун, привезший из Киева последние новости. – Повоевал, теперь у нас с булгарами вечный мир. Три лета брани с ними нет. Вот с печенегами такого нет. На Поднепровье каждое лето набега ждут. Знающие люди в Киеве сказывали, с ромеями без брани замирился. Да ромеи хотят Русь в свою веру обратить, вот никак не договорятся.

– Ещё чего! – воскликнула Добриша. – У нас свои боги есть, получше ихнего.

– Ромеи лживы, нельзя им верить. Ради своей выгоды любое слово порушат. Князя Святослава не смогли железом одолеть, так золотом сгубили. А Владимир пожиже отца будет, – добавил Добрыга.

Якун покачал головой, усмехнулся.

– Э, нет, отец. С Владимиром ромеям не совладать. Им ныне самим мир с Русью надобен. Нет у них против Руси ныне ни железа, ни золота. Гости, что в Царьград ходят, сказывали, ромейские басилевсы сами мира с Владимиром хотят. Идёт ныне у ромеев великая резня меж собой, да ещё болгарский царь Симеон с ними воюет. При Святославе ромеи были сильны, теперь слабы. Владимир без брани мирный ряд с басилевсами уложил. За то ему от киян великий почёт. Ныне ходил с дружиной к порогам, но без брани домой вернулся. В Киеве сказывали, с боярами своими да старцами градскими о христианской вере размысливает. Сам-то уж, сказывали, крестился, да в тайне сие держит. Потому не до брани ему с нурманнами ныне.