Русские хроники 10 века

– Тише, – шепнула подружка, – Желанка былички про леших рассказывает.

Но выслушать все припасённые к случаю былички не пришлось. Снаружи послышался гомон, в избе в клубах пара появились две девушки – тихая Зарева и бойкая Снежана. На раскрасневшихся личиках блуждали улыбки, глаза весело поблёскивали. Поздоровавшись, потерев с мороза ладошки, девушки уселись рядом с товарками.

Белокурая Снежана, уловив суть разговоров, тут же взахлёб поведала свои новости.

– А я вот что расскажу, – громким шёпотом зачастила девушка. – С одного пригородка, что на Волхове, тамошний ковач пошёл в лес. Ходил, ходил, заблудился, ничего понять не может, где он. А это его леший закружил. Кружил, кружил, завёл в самую чащу, в корбу. Ели высоченные, солнышка не видать, бурелом, кругом сырость, поганки растут. Смотрит ковач – ключ за елями. Он туда. Вышел на ключ и обомлел. Стоит избушка, мхом обросла, вокруг избушки шесты с человечьими черепами. На пеньке перед избушкой сидит Лихо одноглазое и нож точит. То Лихо людий заманивает, горло перережет, кровь горячую выпьет, человека в печи испечёт и ест человечину.

Резунка зябко передёрнула плечами. Это ж надо – человечину есть.

– Ковач как ту страхолюдину увидал, – продолжала Снежана, – в ум пришёл, вроде как проблеск в голове напахнулся, а до того всё как в тумане было.

– То ему Сварог знак подал, – догадалась Зарева.

Снежана ответила нетерпеливой гримаской, взглядом призвала к молчанию.

– Лихо с пенька поднялось, к ковачу подходит. Ковач уж сметил, куда попал, слова заговорённые шепчет и обереги, что на поясе висели, пальцами трёт. И отвёл таки глаза Лиху Одноглазому, подсунул ему вместо себя козлёнка, что на поляне пасся, а сам бежать. Ему, как слова заговорённые молвил, путь из леса домой открылся, он тяголя и дал.

– Ковачи, известное дело, – тут же заговорила Желанка, – ковачи – все хытрецы, им сам Сварог помогает. Был бы кто иной, не ковач, нипочём бы от Лиха Одноглазого не убежал.

Девушки, как это частенько с ними происходит, тараторили наперебой, не дожидаясь, пока подруга закончит мысль. Говорили шёпотом, словно опасались, что лешие, домовые, Лихо подслушают их секреты, обидятся и навредят им.

– Вот слушайте, что я скажу, – скороговоркой молвила Резунка. – Запрошлым летом, как за рудой на болота ездили, мой братик младший тоже лешего в лесу повстречал.

Девушки примолкли, повернули к товарке головы, та рассказывала не неизвестно о ком, с которым приключилось невесть что, неизвестно где, и о чём рассказ дошёл через десятые руки, а почти что о самой себе. Резунка, удостоверившись, что ни единое её слово не летит мимо ушей, заговорила неторопливо:

– Он в лесу дрова готовил. И вот раз почуял неладное. Место знакомое, который день туда приходил, а узнать не может. Давай скорей бубенчики трясти и наговор шептать. Леший не выдержал, как зашумит, затрещит, птицей желтоглазой обернулся и на Ставрика глядит. Братик заговор шепчет, сам лук взял, стрелу из тула вытащил, а пустить стрелу в ту птицу не может – руки онемели. Ни лук поднять, ни стрелу наложить, ничего не может – руки как не свои. Стоит и только заговор шепчет. Птица поглядела, поглядела, крыльями как захлопает, аж ветер по лесу пошёл, и улетела.

– Да-а, – протянула молчунья Божидара, – без оберегов, да не знаючи заговоров, в лес и соваться нечего.

– Материнский оберег – он от всякой напасти спасёт, – заключила Преслава.

В избе появилась ещё одна девушка – краснощёкая, круглолицая толстушка Павнуша. Выглядела Павнуша бедновато. Кожух овечий, некрытый, поршни грубые, не крашеные, без плетешков. Голову украшала простая ленточка, даже без бахромы. Но некоторая убогость одежды, казалось, мало трогала девушку. Уста её беспрестанно улыбались, голосок звенел колокольчиком. Товарки уважали Павнушу, та была большой мастерицей плести венки.

Преслава выставила малую ендову с мёдом, положила рядом потаковку. Гостьи засуетились, снедь из корзиночек переместилась на стол. Всего тут было вдосталь – жареная поросятина, житный хлеб, ватрушки, сладкие медовики. Прижмуриваясь, вытягивая губы трубочкой, выпили по потаковке, захихикали. Яства лежали нетронутые – за праздники наелись и жареного, и варёного. Лениво жевали сладкое. Ведунья сидела тут же, молчала, словно и невдомёк было, зачем собрались ночные гостьи.

– Преслава, расскажи, как Хорс на Заре-Зарянице женился, – зардевшись и потупив глаза, молвила Зарева.

Тихоню тут же перебила Снежана:

– Нет, лучше как Перун к Диве-Додоне сватался.

– Про Дажьбога и Живу-Лебедь! – воскликнула Резунка.

Ведунья поднялась. Бубенчики издали весёлый перезвон. Желанка услужливо подала потаковку мёда. Преслава выпила, лукаво оглядела девушек.

– Ну, слушайте, – и, сев на табуретку напротив гостий, повела рассказ: – На дальний остров Буян, на высокий крутой бережок слетались чудесные птицы. Слетались, о Сырую Землю ударялись, оборачивались красными девами. Были те девы красы несказанной, невиданной. То не птицы слетались, то Заря-Заряница с вечерней зарёй, с Ночью тёмной непроглядной.

При этих словах Зарева хлопнула в ладоши, счастливо и благодарно посмотрела на Преславу. Ведунья на миг сжала губы, призывая к молчанию, и продолжала:

– Собрались девы купаться, сняли с себя сорочки – крылья лёгкие, оперённые. С тела белого сняли перышки и пошли к морю синему. Они в волнах играют и песни поют, смеются и плещутся. А как они оперение скинули, вышло на небо Солнце Красное, появился великий Хорс.

Поднялся светлый Хорс на небесный свод на своей колеснице. Колесница у него многоцветная, украшена жемчугами да драгоценными каменьями.

Едет Хорс золотоокий по небесному своду синему, вниз на землю поглядывает.

Удивился он красавицам, люба ему стала красна дева, молодая Заря-Заряница, и пошёл к Макоши-матушке и спросил её о своей доле. И сказала ему Макошь-матушка:

– Ты ступай, Хорс, к бережочку, укради у Зари её крылышки. И твоею станет Заря-Заряница.

Спустился Хорс к бережочку, украл у Зари её крылышки. Выходили сестрицы из воды, надевали крылья и пёрышки, поднимались они в синее небо. Улетела Ночь непроглядная, улетела и Зорька вечерняя. Лишь Заря-Заряница найти не смогла золочёные лёгкие пёрышки и свои невесомые крылышки. И тогда Заряница промолвила: «Отзовись, кто взял мои крылышки! Коль ты дева красная – будешь мне сестрицей, если жена – будешь мне тётушкой, а коли муж – станешь дядюшкой. Ну а если ты – добрый молодец, будешь мужем моим любезным!»

Вышел Хорс и сказал: «Будь здрава, Зорюшка моя ясная!»

И пошла Заря, дева красная, по небесному своду синему, на убранство своё нанизывая с блеском ярким цветные камни. И поднялся за ней ясноликий Хорс.

И тогда поженились великий Хорс с молодою Зарёй-Заряницей, стали вместе коротать свой век. Ликовали на свадьбе Зари и Хорса Мать Сыра Земля, Сварог с Ладою, Велес и Перун, все Сварожичи.

* * *

Преслава замолчала, с улыбкой глядя на внимательно слушавших её рассказ девушек.

– А теперь – про Девичье царство! – воскликнула Веснянка.

– А правда, что у них царицей Марья Моревна? – спросила Павнуша. – И у ней табун в сорок кобылиц, говорящих по-человечьи?

– В другой раз, – ответила, продолжая улыбаться, ведунья. – Судьбу будем ли вопрошать, или так посидим?

Девушки оробели, потупились. Всякая пришла в эту таинственную, полную загадок избушку, дабы приоткрыть завесу, отделяющую настоящее от будущего, да боязно стало. Ждали того мига, ажно сердечко замирало, и отодвигали его.