Русские хроники 10 века

Добрыня склонился в поясном поклоне, произнёс слова приветствия. Анна рассматривала человека, входящего в её жизнь, который, безусловно, станет влиять на неё, может сделать её существование в Киеве спокойным, а может и несносным. Чего ожидать от него? Добрыню занимал тот же вопрос. Что ждать от ромейки? Ромейка не булгарыня и не полоцкая княжна, жена, поднаторевшая в которах. Кто же она, новая жена сыновца? Игрушка в руках державных мужей, покорная и безвольная, или ночная кукушка, что дневную перекукует? Не околдует ли князя изощрёнными ночными ласками, чарами, не повернёт ли его взор к Византии? В то, что Анна, ступив на Руськую землю, из ромейки обратится в русскую, Добрыня не верил. Верно, и брат наставлял сестру, что ждёт Империя от её замужества.

Царевна ответила на приветствие, торжественной поступью шествие двинулось в город. Входя под арку, воевода оглянулся. Высокородная гостья покинула площадь, на пристань с галер высаживались царьградские попы в чёрных рясах, наглавиях. «Ну чисто гавроны, – подумалось боярину. – Полетят на Русь кормов искать». Добрыня был первым поборником крещения Руси, но не мог не предвидеть событий, последующих за этим.

Дом для проживания царевны со свитой отвели неподалёку от дома жениха, по другую сторону церкви Василия.

* * *

Из-за жары великий князь сидел в затенённой горнице, не подпоясанный, в одной льняной рубахе, пил хлебный квас. Позвизд сглотнул сухо. Князь усмехнулся, кивнул на братину:

– Испей, коли в горле пересохло. Испейте да сказывайте, как в Царьграде басилевсы привечали.

Послы, у коих аж языки шуршали, не заставили приглашать вдругорядь, прильнули к чашам, не отрывались, пока в горле не забулькало. Отдуваясь, поставили чаши на стол, утёрлись вышитыми убрусами. Рассказ повёл Позвизд, Ждберн кивал да согнутым пальцем усы приглаживал.

Царьград встретил великокняжеских послов недружелюбно. Боярин, что грамоты принимал, был суров и холоден. Поселили хотя и не за городом, но и не при дворце, на площади, где рабами торгуют. По улицам ходить не велели, и муж при них безотлучно находился, не поймёшь, охранял ли, стерёг. Меж собой послы решили: царевну басилевсы не отдадут, пошлют в Корсунь дружину против Владимира. Их самих посадят в каменный поруб, да и удавят. Через четыре дня всё изменилось. В золочёном возке послов перевезли во дворец. Бояре ромейские улыбались ласково и кланялись. Кормились теперь хотя и не за одним столом с басилевсами, но из дворцовой кухни. Состоял теперь при них боярин высокого чина, ибо другие бояре кланялись ему поясно, он лишь главой кивал в ответ, да не всем. Тот боярин водил послов по палатам дворцовым, садам, по улицам, показывал церкву Софийскую, ипподром с медными капями людей и коней. Они себя блюли, на византийские чудеса рты не разевали. На главной царьградской площади стоит бронзовый бык, пустой внутри. Как вспомнит того быка, мурашки по коже бегают, ночью приснится – волосы дыбом встают, с ложа вскакивает. В быка того сажают головников, неплательщиков мыта, еретиков, кои против церкви и иерархов выступают. Посадивши в быка, разводят под ним костёр и зажаривают несчастных заживо. Поглядеть на те страсти сходятся жители Царьграда, и мужи, и жёны с детьми. При них такому мучительству предали двух людинов – недоимщика и еретика. В тот день первый раз видели басилевса Василия. Басилевс на площадь не выходил, стоял на стене ипподрома. По обычаю осуждённые просили у басилевса милости. Василий вытянул десницу и указал большим пальцем книзу, то значило – милости не будет. Первым затолкали в быка недоимщика. Тот упирался, дрался, кусался. Да куда ему, на нём рёбра пересчитать можно, сам квёлый, палачи – детины дородные, да и чего ж втроём с одним не управиться. Костёр развели, недоимщик вопил, ажно в ушах по сю пору звенит. Пока первый зажаривался, второй сомлел. Так снулого в быка и сунули. Может, помер со страху? Его счастье, от мук избавился.

К басилевсу допустили за два дня до отплытия. Василий говорил ласково, просил брату его, христолюбивому владетелю Русской земли, великому киевскому князю передать привет. В знак дружбы и доверия между Византией и Русью, дружбы и любви между ним, басилевсом, и великим князем отдаёт ему в жёны сестру свою, царевну Анну. Нелегко им, братьям, расставаться с любимой сестрой, а ей с любимыми братьями, потому и тянули так долго с отъездом. Теперь же, узнав о милосердии великого князя к побеждённым херсонитам и любви к христианской церкви, царевна приняла предложение.

Вечером пришёл к послам Лев Дука, ближний боярин басилевса, тот, что привозил в Киев хартию с мирным рядом. Поведал магистр: ждёт басилевс от великого князя ответного шага. Коли правильно поведёт себя князь, установятся между ними вечная любовь и дружба. Говорил по ромейскому обычаю много, да всё не сказывал, что надобно басилевсу от Владимира. Послы и с одного бока зайдут, и с другого, крутит Дука. Мехами магистра одарили, вино подливали без устали, сами-то в очередь пили. Сказал-таки магистр, что за дар должен принести Владимир. Ждёт басилевс, что киевский князь вернёт Херсон империи.

Обвёл хитрый ромей простодушных послов. И вина выпил, и подарки получил, а приходил затем, чтобы поведать о тайном желании басилевса.

Вечером отвёл Позвизд душу на трапезе у великого князя, вкусил русской пищи. Каких только яств не приходилось вкушать во дворце басилевса, да соскучился по хлёбову на квасу с варёной говядиной, брюквой, морковкой, луком, по томлёной полбяной каше, чёрному ржаному хлебу, репе, квасу, что в самую жару, когда пот глаза ест, жажду утоляет. Великий киевский князь ласкосердием не страдал, но покушать всласть любил. Жареной кониной в походе не обходился. Уважал и кашу полбяную, мясо жареное и пряжёное, уху из курятины и потрошков, узвары и квасы разные. Потому княжеские кормильцы на стоянках, где жили более седмицы, на диво иноземцам, складывали русскую печь, в коей можно изготовить, что великокняжеской душе угодно.

В полдни пожаловали к великому князю архиереи, и царьградский, и корсунский. Накануне вечером великий князь и верхний воевода держали совет о Корсуне. Хитрый ромей повёл дело окольными путями. Напрямую потребовать вернуть город в обмен за сестру не мог, Владимир уговор выполнил, прислал дружину. Без той дружины неизвестно, как сложилась бы судьба у басилевсов. Роту дружина дала великому князю, не басилевсу. Отправь Василий войско на выручку Корсуню, дружина, верная роте, из союзника превратится в противника, причём противника сильного. Вернуть же Корсунь в лоно Империи Царьграду ой как хотелось. То и сыновец, и уй хорошо понимали. Понимали и другое: не удержать Киеву за собой Корсунь. Лакомым куском был город для окрестных народов. Вокруг степняки, аки волки алчные, рыщут, да и Царьград не смирится с такой потерей. Два-три лета пройдёт, поведут ромеи брань за возврат потерянного города. Не сами в открытую выступят, так наймут мадьяр, чёрных клобуков, булгар, печенегов, котору в городе устроят. У Киева же и без Корсуня забот хватает. Нет у Поднепровья надёжного заслона от степняков. Дороги весной подсохнут, и ждут русичи пожар, что Степь на Русскую землю насылает. Не выдержать Руси брани с печенегами и ромеями. Близок локоток, да не укусишь. Потому постановили – вернуть Корсунь Византии.

Речь царьградского архиерея состояла из сладкоречивых славословий. Кметы русской дружины, что пришла на помощь Царьграду, в брани стойки, искусны, храбры, врагу спину не кажут. Басилевс доволен дружиной. Далее архиерей перешёл к самому Владимиру. Князь – муж христолюбивый, милосердный, крестился сам, народ свой крестит, обращает в истинную веру. Деяния те похвальны. Завоевав город, великий князь жителям обид не чинил, в рабство не продавал, то любо басилевсам. Потому, видя в великом князе христолюбивого, милосердного мужа, братья-басилевсы отдают за него замуж свою возлюбленную сестру Анну и называют его своим братом.

Владимир ответно говорил похвальные слова братьям-басилевсам. Поведал о своём искреннем желании жить с Византией в мире и дружбе, все прежние обиды забыть и не поминать о них. Испытав терпение архиерея, перешёл к главному.

– Ведомо мне, как люба царевна Анна братьям. Передай басилевсам, честной отец, никто не причинит на Руси обид царевне, будут ей почёт и уважение. Хочу унять печаль братьев, передаю в вено за царевну город Корсунь со всеми пригородками, весями и землями.

2

Молодых венчали в церкви Петра и Павла. Таинство брака творил архиерей Михаил. Венцы над брачующимися держали верхний воевода и дворцовая жёнка. Добрыня попал, аки кур в ощип, и венец бросить нельзя, и стоять невмоготу, едва выдержал. После венчания Владимир показал ромеям, что есть русское великокняжье веселие, три дня поил корсунян. Вина в городе после известных событий не хватило, закупали в пригородках, ездили даже в Сурож. Отец Михаил отписывал в те дни константинопольскому самодержцу – вино льётся рекой, охлос на всех перекрёстках славит киевского князя. Объяви тот себя царём Таврики, охлос встанет за него горой.