Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

В целом годы, проведенные Филиппом на безымянном хуторе, были самыми благополучными в его жизни. Чувствовал ли он свое счастье, трудно сказать, но ясно одно: какой-либо перемены участи пес для себя не чаял. Однако перемены близились.

Смутные времена

Новый зигзаг в судьбе Филиппа совпал по времени и был следствием того зигзага, который произошел в жизни всей нашей страны. В музее сотрудники только и говорили, что о наступившей свободе и о том, что теперь им всем придется помереть с голоду. Муж-Любохинер прекратил научную деятельность и по совету супруги подал документы в Израиль. Перед отъездом он погладил Филиппа по голове и сказал:

— Прощай, дружок. Живи теперь сам как знаешь.

Любохинеры,

уехали, полные неясных надежд и напутствуемые из-за забора матюхиными проклятиями. Филипп остался один; как теперь жить, он не знал. Впрочем, не знали этого и многие из людей. Матюха зачем-то забил и сам съел свою пожилую корову. Он собирался податься в бандиты, но не успел, потому что расшибся насмерть, в пьяном виде сверзившись с крыши. Пал бесславно враг Любохинеров, но в Израиле об этом уже не узнали.

Однако оставшемуся Филиппу тоже не с чего было радоваться. Правду сказать, он даже и не заметил исчезновения бурой коровы. Угроза куда посерьезней нависла над ним — угроза голодной смерти. Филипп скитался в окрестностях опустевшего хутора, подставляя нос малейшим воздушным потокам — он надеялся уловить хоть бы какой-нибудь запах съестного. И однажды ему повезло: в дуновении, долетевшем с юга, он разобрал отчетливый аромат подгнивающих отбросов. Без колебаний Филипп устремился на юг и скоро очутился на краю поселка, именуемого (конечно, неофициально) «Генеральскими дачами».

Этот поселок, примыкавший к музейным землям, был действительно дачным, но не совсем обычным. На обширных его участках стояли большие одинаковые дома устаревшей архитектуры с гаражами и флигелями. Он возник ещё в те времена, когда особо ценимые государством граждане определялись эпитетами «знатный» и «заслуженный». Эти «знатные» и «заслуженные» в погонах и без погон отличались от современной «элиты» тем, что денег казенных почти не крали и сами себе дач не строили, а получали их от государства в готовом виде. Дачи, понятно, были типовые, но такое единообразие уравнивало их владельцев в роскоши.

Конечно, события, взвихрившие страну, ломка устоев и разрушение укладов не могли не сказаться пагубно на состоянии дел в поселке. Государство бросило своих знатных граждан на произвол судьбы. «Гендачи» лишились обслуги: поселковые сторожа и дворники дезертировали, а мусорные баки, доселе кем-то исправно опорожнявшиеся, погребены были в курганах отходов. Знатные граждане видели в этих помойках печальные символы перемен, но именно они, помойки, спасли тогда жизнь Филиппу и многим ему подобным.

Но выживание было нелегким. Между «подобными» на помойках не было никакой солидарности, а наоборот, то и дело вспыхивали сражения за лучший кусок отбросов. Филипп оказался не приготовленным к существованию в конкурентной среде. Ему не хватало хитрости, умения напасть исподтишка и способности подольститься к тому, кто сильнее. Словом, жить по законам свободного бродячего сословия у него не очень-то получалось. Что светило ему? Быть загрызенным себе подобными или дожить до зимы и уж тогда околеть от холода и бескормицы. Перспективы вырисовывались безрадостные, — но… опять Филиппа выручил случай.

У писателя

У писателя Большакова издохла овчарка. Это была не первая его утрата за последние годы. Сначала ушла из жизни обожавшая его жена, затем развалилась страна, которой он посвятил все свое творчество, потом обесценились денежные накопления. Теперь на даче у Большакова ржавели две неисправные «Волги» (своя и покойной жены) и павшими листьями заметало дно недостроенного бассейна. Деньги на продолжение строительства он мог бы попростить у дочери, но та безусловно ответила бы отказом. Дочь писателя Большакова, майор таможенной службы, была дамой небедной, но средства она держала исключительно на зарубежных счетах. К тому же с некоторых пор Большакова-младшая терпеть не могла «Гендачи». Случилось так, что однажды, приехавши навестить отца, она вздумала вечером пройтись по поселку, подышать воздухом. А что охраны в поселке давно уже нет, этого она в толк не взяла. Короче говоря, не

прогуляла дочь писателя и четверти часа, как подверглась безжалостному нападению. Это были двуногие существа, но подобные тем, что свирепствовали на помойках. Они обобрали с насчастной бриллиантовые украшения, все подчистую, и даже не попытавшись её изнасиловать, скрылись.

Вообще обстановка в стране и, в частности, в окрестностях «Генеральских дач» складывалась тревожно-криминогенная. Пока овчарка была жива, она по ночам брехала, возможно, отпугивая потенциальных воришек, но теперь, когда она сдохла, писатель почувствовал себя незащищенным. Съехать с дачи в Москву Большакову не позволяла астма, но и здесь без собаки оставаться было никак нельзя. Не самому же писателю, в самом деле, ходить по ночам, обрехивая свои владения.

И вот, находясь в таком затруднении, Большаков вдруг прямо у себя на участке обнаружил пса нужных ему размеров. Утомленный борьбой за выживание, пес спал под яблоней на газоне. При других обстоятельствах писатель угостил бы пришельца палкой, но только не в этот раз. Напротив, Большаков не поленился сходить в дом и вернулся назад с большой суповой костью. Как звали пса, он, конечно, не знал, но это и не было важно.

— Эй! — позвал Большаков и присвистнул. — Пошли, покажу тебе твое место.

Почуяв аромат говядины, Филипп ударил хвостом, вскочил на ноги и не раздумывая поспешил вслед за костью. Пару минут спустя он уже был прикован цепью к писательскому хозблоку.

Так Филипп опять получил работу и надежное пропитание. Жить на цепи оказалось не трудно, хотя и довольно скучно. Большую часть времени Филипп дремал или прохаживался по площадке, утоптанной его предшественницей. Большаков навещал пса только в часы кормления и подзывал его кратким «Эй!». Филипп решил, что это его новое имя.

По ночам он лаял даже не хуже овчарки, потому что был кобель и молод, но писатель им все равно гнушался. Когда к Большакову наезжали гости, он запирал Филиппа в хозблоке, чтобы никто не знал, что литературное светило держит у себя дворнягу. Правда, в последнее время гостей у светила было немного — раз или два в месяц его посещали директор абрамцевского музея и один отставной партработник, из местных. Втроем они парились в бане, пили водку и гневно читали вслух «Протоколы сионских мудрецов». Беседы их носили мрачный, апокалиптический характер, но проходили в атмосфере согласия и полного единомыслия.

Иначе складывались у Большакова разговоры с дочерью. Она по-прежнему его навещала, хотя гулять в поселке больше даже не пробовала. В бане она не парилась и пила, конечно, не водку, а коньяк — «Хеннесси» или «Мартель». Но плохо было не это, а то, что отец и дочь расходились в мировоззрении. Перемены в стране Большаков воспринимал как личную катастрофу и заявлял после третьей рюмки, что уйдет в историю с гордо поднятой головой. Но у дочери были другие планы; она возражала в том смысле, что уходить надо не в историю, а в Швейцарию. Это был, в сущности, спор поколений, метафизический в своей основе. Подобные споры заканчиваются естественным образом — со смертью старшей из участвующих сторон. Так вышло и в данном случае. Однажды, приехав к отцу с визитом, дочь обнаружила в доме его бездыханное тело, начавшее уже разлагаться.

Таким образом Большаков отправился в историю, хотя и не в лучшем виде, а его дочери оставалось только дождаться вступления в права наследования, чтобы избавиться от нелюбимой дачи. А для Филиппа писательская кончина означала не что иное, как изгнание со двора.

В Абрамцеве перемены

Однако и к мусорным кучам путь ему был теперь заказан. Бродячие псы не простили Филиппу службу у человека. Всеми отверженный, голодающий, он ослабел и телом и духом. В итоге, отчаявшись окончательно, Филипп покинул «Генеральские дачи». Он ковылял уже не на запах — ведомый последним, смертным инстинктом Филипп направлялся в Абрамцево, чтобы закончить жизнь там, где она началась. Он пришел в музей, лег у крыльца милицейской сторожки и закрыл глаза. Тяжкая дрема овладела им…

Поделиться с друзьями: