Русские (сборник)
Шрифт:
— Дай-ка сначала гляну на вас.
Она смотрела снизу вверх. Аню изучала долго и тщательно. А когда перевела взгляд на меня — скорчила рожицу и тут же отвернулась. C тобой, мол, и так всё понятно, гусь лапчатый. Я обиделся и поэтому осмелел. Демонстративно сел, закинув ногу на ногу. Бабка даже не посмотрела в мою сторону.
— Ну, давай, милая, рассказывай, — сказала Ане.
Пока Аня говорила, бабка всё же коротко поглядывала на меня. Я это замечал, но виду не подавал. Рассматривал комнату и думал: чёрт с тобой, убогая, не нужна мне ни ты, ни твои молитвы.
В углу висели иконы, на стене слева —
— Ты где работаешь? — спросила вдруг бабка. Я повернул голову, думал, она меня спрашивает. Нет, она обращалась к Ане.
— На Петроградке, — ответила Аня.
— Я спрашиваю, в магазине работаешь или где? Компьютеры на работе у вас есть?
— И компьютеры, — не выдержал я, — и принтеры и сканеры. Всё у нас, бабушка, есть.
— Всё есть, а ума нету. — Бабка безнадёжно махнула в мою сторону рукой и продолжила, глядя на Аню: — А я вот тебе расскажу. Строили у нас тут рядом школу, через два дома отсюда. Ну, понапривозили кирпича, материалов, грязь развели страшную, не пройти. Строили-строили, потом приходит бригадир ихний: помоги, мол, бабушка. Рассказывает: одного рабочего краном зашибло до полусмерти, второй упал в ров и чуть не утонул. Говорят, спасай, другой день уже не идут рабочие на стройку, отказываются, боятся. Ну, я пошла, посмотрела. А там раньше было здание такое, двухэтажное. И на втором этаже компьютерный клуб или что, где в интернет ходят. Я и говорю: на кой вы здесь строите? Такое место нехорошее, а вы — школу!
Мы с Аней переглянулись, но бабка словно ничего не заметила. Она сложила руки на коленях, пальцы в замок, глазами ощупывала потолок и, похоже, настроилась на долгое повествование.
— Я тебе расскажу, а ты послушай. От компьютеров — излучения идут…
«Излучения» стали последней каплей. Я шепнул Ане, что подожду на улице, покурю. Бабка не прерывала рассказ, пока я вставал и выходил из комнаты. Прикрывая дверь, я слышал, как она вещала торжественно: «Сел на стул, как в беспамятстве…»
В прихожей никого не было. И вообще, в квартире стояла тишина: ни детей, никого. Я оглянулся: за кухонным столом сидела та самая толстая тётка. Я вытащил из кармана пачку сигарет, показал ей.
— Я на лестнице покурю?
Она не ответила, сидела как истукан. Я присмотрелся: тётка плакала. Слёзы текли по огромному лицу, и она их не утирала. Лицо застыло в болезненной гримасе, она сидела не шевелясь, как мёртвая. Я с деревянной спиной открыл дверь и выскользнул на лестничную площадку.
На площадке стояли два мужика, оба держали по пластмассовой полторашке в каждой руке.
— Ну чё там? — спросил один, глядя на меня.
— Чё? — переспросил я.
— Можно заходить?
— Нельзя. — Я прикурил.
— Чё-то долго. — Он цыкнул зубом. — Серьёзное что-то?
— А ты думал, — возмутился я. — Конечно. А у вас?
— Да спирт вот принесли, — мужик опять цыкнул, — заговаривать. Брательник бухает, почти месяц уже, никак выйти не может. Вот Софья Анатольевна и говорит: сходите, мол, пусть баба Маша заговорит. Вдруг поможет.
— А
зачем так много? — я кивнул на бутылки. Четыре по полтора — это шесть литров, брательник ещё глубже зароется.— Чтоб два раза не бегать, — усмехнулся второй мужик. — Есть покурить?
Я протянул сигареты, мужики взяли по одной, поставили свои бутылки на пол и задымили. Я вспомнил маленькую, испуганную старушку в прихожей.
— А эта Софья Анатольевна — она кто?
— Учительница, — сказал первый мужик.
Он оказался разговорчивым, и скоро я узнал, что Софья Анатольевна выучила несколько поколений и пользуется огромным авторитетом в посёлке. Что муж её, военный, повесился ещё в 93-м, а дочка вышла замуж за голландца и уехала к нему в Роттердам.
Дверь квартиры открылась, выглянула Аня.
— Иди скорей!
Я замешкался с окурком, не знал, куда его сунуть. Затушил об косяк и положил на перила лестницы.
— Она меня за тобой послала, — прошептала Аня.
Толстой тётки нигде не было видно.
— Зачем? — удивился я.
— Я откуда знаю!
— Закончила она? Про излучение?
— Да она просто болтает, зубы заговаривает. А сама в это время щупает…
— Как это — щупает? — переспросил я.
— Ну, диагностирует. И, кажется, молится тоже…
Когда мы вошли в комнату, баба Маша сидела на прежнем месте.
— Встань-ка вот сюда, — сказала она мне.
Я встал ровно перед ней и зачем-то засунул руки в карманы.
— Руки вынь.
Я вынул и спрятал за спиной.
Баба Маша смотрела мне прямо в глаза. Гипнотизирует, подумал я. Меня в детстве пытались гипнотизировать — хер вам, у меня глаза карие, гипнозу не поддаются. Но она просто смотрела, ничего внушать, похоже, не собиралась. В какой-то момент вдруг мелькнуло в её взгляде что-то, но сразу пропало, я и не понял что. Отвлёкся. Смотрел ей в глаза и не видел этих глаз. А видел свою бабушку — она резала круглый хлеб, прижав его к животу. Потом вроде видел маму — она сидела на скамейке перед домом в огромных отцовских валенках с галошами и ждала почтальоншу.
— Всё, — глухо сказала баба Маша. Передо мной снова выплыли её глаза, но она быстро отвернулась.
— Баба Маша, деньги возьмёте? — спросила Аня, выдержав уважительную паузу. Я стоял, как памятник, чуть не вытянув руки по швам.
— Там на подоконнике — банки, — сказала баба Маша, будто не слышала, — дай-ка мне зелёную и фиолетовую. Эй!
Я не сразу понял, что она со мной говорит. Отодвинув шторы, увидел, что подоконник уставлен пластиковыми банками с пищевыми добавками. Яркие, нарядные, с непонятными названиями. Я обернулся, сомневаясь, правильно ли понял.
— Зелёную и фиолетовую, — напомнила баба Маша.
Она приняла у меня банки и начала их рассматривать.
— Вот эта — семьдесят, а эта… — она пригляделась, — сто двадцать пять, кажется. Нюра! — заорала вдруг, — фиолетовая — сто двадцать пять?
Мы вздрогнули, дал же Бог голос…
— Да! — донеслось из-за стены.
— Хорошие таблетки, берите, — продолжила баба Маша уже потише, — и от головы и от поноса… Не повредят.
Аня положила деньги на столешницу и сунула банки в сумку. Баба Маша опустила голову и, почёсывая макушку, о чем-то задумалась. Мы потихоньку засобирались.