Русские (сборник)

Звёзды смотрели на землю, люди взглядывали на них.

Дорога въехала в сон. И вот, уже с закрытыми глазами, он увидел выхватываемые из темноты светящиеся деревья.

И ещё он видел медведя, идущего мимо с таким потерянным взглядом, будто внутри него был заключен несчастливый человек.

Хрустнула ветка, вспыхнул свет, Сергей открыл глаза.

— Предъявите паспорта…

Таможня, граница. Одна, потом вторая.

— А здесь что?

— Ноутбук…

— Сколько стоит?

— Бесценный…

— Что?

— Не помню, покупал три года назад.

— Как надоели эти границы! — выдохнул кто-то слева, — националисты, мать вашу…

Девочка лет пяти, сидящая через кресло впереди, смотрела на происходящее с таинственным и улыбчивым видом. Она ещё не знала, что весь мир на свете, в том числе и её собственный, состоит из границ.

В Ковель прибыли в пять с чем-то утра. Звёзды в небе забились фонарным светом. Сергей купил билет на первый попавшийся поезд, в Симферополь, до которого было ещё три часа.

— Как ждать? — озирался стоящий возле кассы поджарый лысый мужчина лет за сорок. — В Крым? — остановил он свой взгляд на Сергее.

— Нет… Раньше выхожу.

В дороге, когда знакомятся, обычно не принято врать. Никто особенно в душу не лезет, хочешь — молчи, хочешь — нет.

— Возьмём что-нибудь время убить?

— Давай.

— Антон, — протянул руку поджарый.

С Антоном и стариком — тем самым, которому в автобусе надоели границы и националисты, — они прошли через вокзальную площадь к светящемуся в темноте зарешеченному окну магазина. Когда подходили, возле окошка близилась драка: двое махали руками против ещё двоих и матерно о чём-то спорили. Увидев их, четверка умолкла, неохотно расступилась и молча наблюдала, как они покупали водку, сок и закуску.

— Я бы один сюда не пошёл, — вздыхал на обратном пути старик. — Криминал один везде. Не то что при мне.

— При тебе это как, старик?

— Когда я был таким как вы, молодым.

— Ничего себе. Мне лично сорок шесть!

— И мне сорок, — сказал Сергей.

— А я в сорок втором родился. Пацаны.

Время убивали в углу вокзального зала ожидания, где людей ещё не было. Закусывали яблоками и бутербродами. Антон оказался майором в отставке, дед бывшим председателем колхоза.

— Вообще это здорово, что мы мужики, — мотал головой Иван Михайлович, — а то бабы одни кругом. Нам подружиться легче, чем женщинам.

— Точно, я женщин терпеть не могу, — кивал, жуя яблоко, Антон. — Люблю только мать, жену и сестру. Не как женщин, а как людей. Ну, ещё на войне женщины — это женщины. А в мирняке нет.

— Ты воевал? — спросил Сергей.

— Приходилось.

— Где?

— Афган, Африка.

— Сейчас войны не те, — перебил дед, — вот я помню ещё ту, настоящую, с врагами и с нашими. Мы воевали вместе, любой национальности вместе, с одним врагом.

— Да что ты помнишь, дед? Тебе сколько лет-то было? — ухмыльнулся Антон.

— Да помню я, помню! Немца помню, пленного.

Я ему хлеб давал, он мне из дерева свисток вырезал. Ещё помню, мы скелет убитого солдата, тоже немца, с автоматом с лесу нашли. Ох, и страшно было автомат из его рук вынимать, но мы вытащили…

— Антон, как на войне со страхом? — спросил Сергей, когда они вышли вдвоем на перрон покурить. — Ну, если страшно, то что?.. Или не страшно?

— Страшно, конечно! Обделаться можно. Перед боем вообще лучше не есть. Не из-за того только, что если тебе в живот влепят. Чтобы кучу в штаны не навалять, вот для чего.

— Ну а…?

— Страх? Да хрен его знает, Серега! Сначала он есть вроде, потом забываешь про него, что ли. Будто ангелом становишься, серафимом.

— Кем?

— Серафимом. А что?

— Ничего.

— А что, это разве не ангел?

— Не знаю. Может, и ангел.

— Ну, я его так называл. У всех, понимаешь, свой способ, как через страх перелететь. Без этого не получится воевать. У меня вот серафим. Первый раз в Афганистане случилось, где я лейтенантом… Ну, полезли мы в кишлак, где точно знали, трое наших пленных, вчера их только взяли. А они давай по нам из всех дырок лупить… если заляжешь, порешат их, пленных-то. Хотя их и так порешили, ещё до нашей атаки, но мы-то не знали. В общем, надо бежать вперед, а они ещё и из РПГ по нам в упор лупят, впереди передо мной солдата на куски. Один его кусок мне по голове стукнул, когда я залег… Хорошо, что не поел… Ну, тут как будто что-то такое во мне поднялось… Или меня подняло. В общем, восторг начался, будто пьяный стал или обкуренный, только голова ясная, и лёгкость во всем теле, и ничего не болит. Я вскочил, заорал, сука мать твою, и полетел, из калаша палю… В общем, всё нормально в тот день получилось. Хоть ребят своих не спасли. Но попытались хотя бы.

Вернулись к охранявшему вещи Михалычу. Выпили ещё, начали спорить о политике, о которой так же интересно говорить, как лузгать вкусные надоевшие семечки.

— Националист ты, Тоныч, — качал головой дед, — дал бы тебе в кочан, если б помоложе был.

— Да ты что, дед? Я же наоборот, за Советский Союз!

— Нет, ты говорил, я помню.

— Да что говорил, что помню?!

— Говорил. Дал бы тебе в кочан, если б помоложе был…

— Дал бы, Михалыч, обязательно дал, — махнул Антон рукой. — Что ж ты так рано родился? Пора за второй. Как, Серёга?

— Давай. Маленькую или большую?

— Ноль семь.

На площади уже посветлело, возле зарешеченного окна людей не было, на асфальте осталось несколько пятен крови. Они вновь купили «Хортицы» и закуски.

К поезду Михалыча подвели под руки. Лицо у деда было трезвое и внимательное, хотя ноги заплетались.

— Какой вагон у тебя?

— Да иди ты, наци, не помню…

Возле одного из вагонов дед велел остановиться.

— Я с Натулей поеду, — почтительно сказал он, прочитав на карточке проводницы её имя.

— Далi помолодше дiвчины е. — Наталья, медленно улыбаясь, устало кивнула в начало поезда.

По настоянию деда договорились поспать и потом собраться в вагоне Антона: поиграть в карты, поговорить, ещё выпить. Но Сергей знал, что вряд ли соберутся. По крайней мере, он точно никуда не пойдёт.

— Увидимся, — пожал он Ивану Михайловичу и Антону руки и пошёл в свой вагон.

Всё-таки врут в дороге. Из-за пьянки, наверное.

Не спалось. Сергей смотрел со своего верхнего места на половину видной ему старушки в платке и кофте, лежащей на нижней полке в проходе. Старушка читала Евангелие в истёртой обложке.

Смотрел он и в окно, на бегущую мимо дорогу и тополя, освещённые прохладным утренним солнцем.

В вагоне многие уже спали. Заснула рядом с матерью и пятилетняя девочка из автобуса, приехавшая вместе с Сергеем.

Во сне она видела себя выросшей женщиной, пришедшей в мир взрослых. Но взрослые почему-то с улыбкой брали её за руку и ласково говорили: «Иди к себе в детство, девочка, тебе ещё рано… «А она с ними спорила: «Нет, мне как раз, это вам ещё рано быть взрослыми, вам, вам!»

Сергей снова взглянул на читающую старушку. Ему казалось, что она — тоже дорога. Быть может, потому, что в старости у человека накапливаются многие километры жизни, которые хорошо видны внимательному путешественнику.