Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II
Шрифт:
В главе 10 мы еще вернемся к положению католических семинарий в 1870-х годах в связи с проблемой неканонического управления Виленской епархией. Здесь же стоит указать на то, что структурное сходство с реформой православных учебных заведений не исчезло и после вступления виленских планов в стадию реализации. Правда, единого законодательного акта на этот счет так и не было издано, так что перемены в католических семинариях, включая пересмотр их уставов, осуществлялись посредством административных распоряжений. Часть радикальных начинаний осталась на бумаге. Если семинарию в Минске без лишних хлопот закрыли одновременно с упразднением Минской епархии в 1869 году, то Тельшевскую тогда же спасло опасение властей, что без нее не удастся готовить клириков, способных окормлять паству, говорящую на «жмудском языке» [1023] . Из намеченных Ревизионной комиссией нововведений как в Виленской, так и в Тельшевской семинарии наиболее настойчиво внедрялись курсы т. н. русских предметов (словесности и истории), призванные изгнать из учебных заведений дух полонизма. Составление учебных программ по этим предметам и их преподавание почти не контролировались ректором, что постоянно вовлекало светских учителей в трения и конфликты с духовным начальством семинарии и даже высшим клиром епархии. Для католических иерархов опасность секуляризации, которую несли с собой «русские предметы», была очевиднее, чем выгоды, вытекавшие из лояльного принятия государственного языка. Об остроте этой коллизии дает представление позднейшее свидетельство – меморандум, представленный в 1904 году архиепископом Могилевским и митрополитом Римско-католических церквей в империи Георгием Шембеком министру внутренних дел кн. П.Д. Святополк-Мирскому.
1023
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 324. Л. 142 (протокол совещания министра внутренних дел А.Е. Тимашева с виленским генерал-губернатором А.Л. Потаповым, директором ДДДИИ Э.К. Сиверсом и ковенским губернатором М.А. Оболенским о представленных последним в январе 1869 года секретных предложениях относительно Тельшевской епархии). Против принуждения литовских крестьян к русскоязычной церковной службе и катехизации выступали и Потапов, и Сиверс.
Преувеличенным… может считаться требование, чтобы воспитанники семинарии, которым в скором будущем… придется гласить в костеле проповедь… преподать слово Божие, заучивали еще басни Крылова или другие даже эротические стихотворения, но это прямо невозможно, если программою возлагается на духовную молодежь обязанность читать романы и повести… Разве такое чтение можно считать подходящим для кандидата духовного сана католической Церкви, долженствующего развивать в себе существенные черты споспешника Богу, а не литератора? [1024]
1024
Католическая Церковь накануне революции 1917 года: Сб. док. / Сост., ред. М. Радван. Люблин: Научное общество Католического университета в Люблине, 2003. С. 69–70. Сравнительная откровенность и смелость меморандума Шембека, возможно, имела отношение к репутации противника русификаторских крайностей, которую Святополк-Мирский приобрел, занимая в 1902–1904 годах должность виленского генерал-губернатора.
Хотя расширение в 1860-х годах курса светских предметов в православных семинариях не преследовало, разумеется, цель русификации, такой же стон о профанации духовного образования звучал из уст тогдашних православных иерархов.
Вызвав недовольство у католического клира, «русские предметы» доставили разочарование и самим русификаторам. Повышение экзаменационных требований к знанию русского языка возымело неожиданный эффект: вместо желанных белорусов и малороссов, чья «русскость», казалось бы, гарантировала успех при поступлении, семинарии все больше наполнялись сыновьями все тех же литовских крестьян. К концу 1870-х годов они не только составляли, как и прежде, большинство воспитанников в Тельшевской семинарии, но и образовали значительную группу в Виленской [1025] . (Формальных препятствий тому не имелось: предложение Ревизионной комиссии установить в семинариях numerus clausus для литовцев не нашло своих исполнителей.) В конце 1880 года сложившуюся ситуацию проанализировал новый генерал-губернатор Э.И. Тотлебен, который в ту пору политической оттепели поддерживал попытки нормализации отношений власти с местными элитами [1026] . В представленной М.Т. Лорис-Меликову записке «О недостатке в Виленской епархии римско-католического духовенства» он весьма проницательно, хотя и не беспристрастно, объяснял причину феноменального первенства литовских абитуриентов во владении русским языком:
1025
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 450. Л. 73 об. – 74 (записка от 1878 г. директора ДДДИИ А.Н. Мосолова. О других вопросах, поднятых в этом любопытном документе, см. гл. 10 наст. изд.).
1026
См.: Долбилов М. Превратности кириллизации. С. 292–293.
Римско-католические ксендзы, вследствие религиозности жмудинов, пользуются у них величайшим почетом, а с тем вместе и благосостоянием, так что для истого жмудина из низшего сословия… нет почетнее службы ксендзовской. …Для крестьянского населения Тельшевской епархии карьера ксендза представляется самою почетною и самою выгодною, а за тем, так как это население богаче крестьян Виленской епархии и имеет возможность давать воспитание своим детям, то оно и старается всячески подготовить сыновей своих к духовному званию [1027] .
1027
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 450. Л. 103 об. – 104 (записка от 16 ноября 1880 г.).
Выражаясь – в пику тотлебеновскому акценту на меркантильность – выспренно, можно сказать, что экзамен по совсем непопулярному у литовцев русскому языку явился оселком, на котором проверялась твердость литовских крестьян в католической вере (во многих случаях, конечно, неотделимой от стремления к социальному росту), а тем самым и вкладом в ее упрочение. Тотлебен завершал записку предложением: для привлечения в семинарии пока еще менее мотивированных, чем литовцы, белорусских простолюдинов «понизить уровень экзаменационных требований» и вообще уменьшить в учебной программе долю светских предметов: «…просвещение среди масс не настолько еще распространилось, чтобы общегражданского образования требовать от ксендза в несравненно большей и притом ненужной для него степени» [1028] . Предложение симптоматичное: хоть кто-то в высшей бюрократии начинал осознавать, что государство исчерпало просвещенческие методы «переделки» католического духовенства и должно больше считаться с теми устойчивыми стандартами благочестия и образованности, а равно и структурами самоорганизации, которые вырабатывались внутри католического сообщества.
1028
Там же. Л. 100–102 об., 106.
Противостояние местной администрации и епископа Тельшевского Мачея Волончевского (Мотеюса Валанчюса) еще более наглядно, чем осечка семинарской реформы, выявило пределы как репрессивных, так и преобразовательных возможностей властей по отношению к католической церкви. К 1865 году не осталось и следа от начавшего было складываться в конце 1850-х (особенно в петербургском славянофильско-бюрократическом кружке, выступавшем за поощрение этнокультурной самобытности украинцев, белорусов и литовцев [1029] ) взгляда на Волончевского как союзника правительства в борьбе с полонизацией литовского крестьянства. Напротив, заботы епископа, выходца из этой же самой крестьянской среды, о религиозном благочестии единоплеменников отождествлялись теперь с польской сепаратистской пропагандой.
1029
См.: Западные окраины Российской империи. С. 137, 173, прим. 17.
В октябре 1865 года, одновременно с предпринятой Ревизионной комиссией проверкой литовской религиозной литературы, Временный полевой аудиториат Виленского военного округа, настойчиво побуждаемый к тому генерал-губернатором Кауфманом, подготовил доклад о Волончевском. Согласно аудиториатскому заключению, оснований для привлечения епископа к уголовной ответственности не было, но имелись косвенные свидетельства о его причастности к «мятежу» (так, он будто бы содействовал повстанцам в захвате кассы своей епархии в июне 1863 года, а в 1861-м потворствовал организации пропольских демонстраций и панихид по варшавским жертвам). В докладе впервые прозвучало предложение выслать Волончевского за пределы края [1030] .
1030
РГИА. Ф. 821. Оп. 125. Д. 3071. Л. 4–41. Еще раньше в служебной переписке отмечалось, что летом 1863 года из окон здания духовной семинарии в Ворнях стреляли по российским войскам (LVIA. F. 378. BS. 1864. B. 1615. L. 9–27 – замечания В.П. Кулина и православного
епископа Ковенского Александра на представленный Волончевским проект преобразования семинарии, 1864 г.).После того как епископ отказался поддержать меры по кириллизации литовской письменности [1031] , чиновники Виленского учебного округа, в особенности активисты вроде Н.Н. Новикова, повели под него форменный подкоп. Хотя Волончевский, как и раньше, не покровительствовал распространению польского языка посредством католической службы, его приверженность «польским» буквам служила для русификаторов достаточным доказательством его крайней политической неблагонадежности. Указания епископа на то, что обязательная кириллизация затрудняет для многих верующих чтение молитвенников на родном языке, расценивались как прикрытие польской «интриги» и отметались с порога [1032] . В одном из докладов К.П. Кауфману в 1866 году Новиков с возмущением упоминал, что Волончевский «позволил себе на экзамене в мужской гимназии заговорить по-польски» [1033] .
1031
Об этом проекте см.: Сталюнас Д. Идентификация, язык и алфавит литовцев в российской национальной политике 1860-х гг. // Ab Imperio. 2005. № 2. С. 225–254; Долбилов М.Д. Превратности кириллизации.
1032
Н.Н. Новиков в докладе генерал-губернатору Э.Т. Баранову от 3 августа 1867 года утверждал, что «грамотность по прежней (латинской. – М.Д.) азбуке развита… не в той степени, в какой показывает епископ. Не говоря о письме, из всей массы населения умеет читать большинство крестьян домохозяев и небольшое число батраков; а женский пол, за редкими исключениями в околичной шляхте, оказывается безграмотным» (РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 47. Л. 26–28 об.).
1033
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 181. Л. 24.
Однако при первых же признаках грубого обращения властей с епископом дала о себе знать та самая конфессиональная дисциплина и религиозность литовцев, о которой Волончевский так пекся все предшествующие годы. Состоявшееся в 1865 году принудительное перемещение епископа из местечка Ворни – «самогитского Рима» – в Ковно (откуда ему был запрещен выезд далее чем на десять верст) повлекло за собой массовую запись сельского населения в приходские братства и волну паломничества взрослых вместе с детьми в губернский центр, к новому местопребыванию епископа. Каждый день в Ковно прибывало от ста до двух тысяч человек [1034] . С тревогой наблюдая это движение, охватившее жителей нескольких уездов, чиновники объясняли его подстрекательством ксендзов и стадным «фанатизмом» прихожан, жаждавших совершения над собой какого-то дополнительного и едва ли не праздного обряда [1035] . Эти «знатоки» не сразу дали себе труд понять, что речь шла об одном из христианских таинств – конфирмации (нередко называемой в этом крае на польский манер «биржмованием», «бежмованием», от «bierzmowanie»), которое в католической церкви, в отличие от православия (где это таинство именуется миропомазанием), совершалось и совершается не при крещении младенца, а уже в сознательном возрасте – и непременно епископом. Люди устремлялись в Ковно, к жившему там под полицейским надзором епископу, взбудораженные слухами о новых притеснениях [1036] и гонимые страхом, что им и их детям до конца жизни может уже и не представиться оказии принять конфирмацию [1037] .
1034
Merkys V. Bishop Motiejus Valancius. P. 83–84.
1035
РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 224. Л. 1–2 (предписание ковенского губернатора Н.М. Муравьева Новикову от 22 сентября 1865 г. о расследовании причин «движения» католиков в губернский центр); Ед. хр. 181. Л. 17–18 (доклад Новикова Кауфману от 1866 г.).
1036
Как в отчетах чиновников, так и в прессе циркулировавшие в народе слухи пересказывались, по всей видимости, с добавлением разнообразных подробностей, призванных подтвердить образ «фанатичной» и «суеверной» католической «Жмуди». Так, корреспондент «Виленского вестника» уверял, что тут не обошлось без евреев, запугавших народ ссылками на сюжеты из Ветхого Завета. Заодно с ксендзами они якобы внушили, чтобы «все католики спешили помазаться миром, записаться в братства и запастись шкаплерами, иначе тех, которые не исполнят этих обрядов, запишут в православие; будто скоро придут французы и тех детей, на которых не окажется шкаплеров, будут убивать как русских. Суеверные жмудские женщины, зная по слуху историю избиения младенцев при Ироде, поверили этим толкам, за ними поверили и мужчины, и народ целыми тысячами повалил в Ковну помазываться миром и даже грудных детей записывать в братства… Конечно, ксендзы-шкаплерники и евреи-корчмари, к которым прибегло это движущееся народонаселение, собрали с него порядочную дань» (Волгин А. Письма на родину // Виленский вестник. 1866. № 177. 20 августа). Между тем главным виновником циркуляции слухов были сами власти, которые действительно планировали удалить епископа Волончевского и с 1864 года резко ограничили его общение с паствой.
1037
Иногда чиновники сами признавали, что пресловутое паломничество за конфирмацией было не пароксизмом «фанатичной» веры, а проявлением конфессионализации литовцев. Так, тот же Новиков отмечал, что желанием прихожан было «немедленное прикрепление себя к католицизму чрез выполнение тех обрядовых требований, совершение которых латинская церковь признает исключительною принадлежностию епископской власти…» (РО РНБ. Ф. 523. Ед. хр. 47. Л. 97 об. – черновик доклада Новикова Н.М. Муравьеву от осени (позднее сентября) 1865 г.).
В недоброжелателях Волончевского зрелище его неоспоримой популярности среди паствы лишь подогревало намерение дискредитировать епископа. Нападки на него стали особенно интенсивными в те самые месяцы 1866 года, когда в белорусской части Северо-Западного края разворачивалась кампания массовых обращений католиков в православие. А. Киркор, автор уже не раз цитированной записки о русификаторских бесчинствах, представленной в МВД в мае 1866 года, даже утверждал, что ненависть к Волончевскому сливалась с опрометчивой надеждой оправославить всю Жмудь:
На Жмуди епископ Волончевский чуть не святой в глазах народа. Когда он говорит, народ плачет и падает на колени. Волончевский сам из народа, всегда сам высказывает это. …Волончевский известный, открытый враг поляков; но зато он страстный папист. Он честный человек, и, не трогая убеждений его совести, правительство нашло бы в нем самого ревностного исполнителя своих стремлений. Эта-то сила и влияние Волончевского не нравятся крайним русским деятелям, вообразившим, что, ежели удалить епископа, они успеют в один год миллион народа обратить в православие. Так открыто заявляют самые рьяные из деятелей [1038] .
1038
РГИА. Ф. 908. Оп. 1. Д. 271. Л. 19 (записка «Настоящее положение северо-западных губерний»). Тип страстного епископа-ультрамонтана, поднявшегося из социальных низов и оттого особенно ревнующего о своей пастве, получил заметное распространение в католической Европе в понтификат Пия IX. Так, в те самые годы, когда Волончевский отбивался от «крайних русских деятелей», в Верхней Австрии целая группа епископов крестьянского происхождения, среди которых наиболее влиятельным был глава Линцской диоцезии Франц Рюдигер, сопротивлялась введению новых либеральных законов Двойной монархии, уравнивавших между собой вероисповедания и отнимавших у католической церкви ряд прерогатив в пользу светской власти (Cole L. The Counter-Reformation’s Last Stand: Austria // Culture Wars. Р. 285–312, 300–302 ff.). Но, не говоря уже о различных позициях католицизма в России и Австро-Венгрии, у Волончевского не было и доли тех политических возможностей, которыми располагали его австрийские коллеги, ex officio заседавшие в представительных органах в Вене и в провинции, лично известные императору Францу Иосифу и более или менее искушенные в публичной полемике со светскими политиками.