Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Попробую прочитать. Больше чем уверен, что ничего особенного.

— Не смей так говорить. Виктор Пеле это Виктор Пеле. Это самый великий писатель всех времен и народов. Только он сумел доказать, что реальности не существует, что все мы — лишь отражения на стенке мыльного пузыря, готового с минуты на минуту лопнуть, что влюбленные мужчина и женщина должны стремиться подальше бежать друг от друга, чтобы не произошло взаимопроникновения душ, способного вызвать преждевременное лопанье этого пузыря.

— Знакомая песенка! — усмехнулся Выкрутасов, яростно приканчивая фаршированный кабачок. — Мир — как отражение моего собственного мочевого пузыря! Ведь мы, поди, субъективные идеалисты?

— Пеле выше всяческих измов, — гордо отвечала Галатея.

— Вот оно как! — снова обиделся Выкрутасов. — А скажи, как же так получилось, что ты кинулась в Москву искать меня, а удовольствовалась объятиями первого попавшегося Пелё?

— В тебя я просто влюбилась, — отвечала Галатея. — Как влюбляются все девчонки. Когда ты уехал, я готова была покончить с собой, но вместо этого ринулась искать тебя. А Виктор… Мы встретились с ним случайно на одной тусовке. И он просто поглотил меня. Я не влюбилась в него, я погибла в нем. Он сделал из меня то, что хотел. Из сырого материала вылепил Галатею и оживил ее. Это человек, способный на великие поступки. Тебе ли объяснять, что такое Пеле, ведь ты напрямую был связан с футболом. Виктору все позволено. Он — Виктор, а значит — победитель. Захочет — может убить, захочет — оживит. Может изломать и уничтожить, а может и воскресить. Его книги — вот истинная реальность. А мир, в котором мы живем, — лишь отражение его книг. Понимаешь?

— Приблизительно, — отвечал Дмитрий Емельянович, все больше утверждаясь в мысли, что и отсюда ему придется делать ноги.

— Ну что? — усмехнулась Галатея. — Передумал жениться на мне? А? Передумал, передумал!

— Вовсе нет, — смутился Дмитрий Емельянович. — Просто я пока не знаю, каким образом придется бороться с твоим идолом.

— Бороться? Бесполезно! — захохотала Галатея.

— Да? А вот скажи, когда он лепил тебя, он заранее планировал вылепить из милой и чистой казачки суровую сутенершу?

— А вот хамить не надо, ладно? — тотчас поджала губы она. — Если хочешь, можем сегодня поехать к морю. Ты давно не был на море?

— Целую вечность. Еще до плена.

— Бедный! Тяжело было в плену?

— Курорт. Я так подружился с чеченцами! Если бы не хотел тебя увидеть, ни за что не расстался бы с ними. Может быть, и мусульманство бы принял. А он хотя бы алименты на ребенка присылает?

— Он выше этого. И давай больше не будем о нем, хорошо? Возьми любую из книг в дорогу, пока будем ехать, почитаешь. Нам до моря два часа ехать. Куда отправимся? Хочешь — в Анапу, хочешь — в Геленджик, хочешь — на Тамань?

— Мне все равно. Спасибо за вкусный завтрак. Прости за еще один вопрос — а ты с ним встречалась после того, как он тебя отфутболил?

— Нет. Мне это и не надо. Я с ним постоянно нахожусь. В его книгах. Его книги важнее физической близости. Так что в этом смысле можешь не ревновать.

— И даже не созваниваешься?

— И даже не созваниваюсь. Допрос окончен? Хрен с ней, с посудой — едем прямо сейчас! Бери с собой самое необходимое. И возьми вон ту, с Фиделем Кастро, это последняя.

— Что ж, почитаем, — пробормотал Дмитрий Емельянович, вытаскивая указанную Галатеей книжку мерзкого Виктора Пеле. Ему уже не терпелось убедиться в том, что сей якобы великий писатель кропает обычнейшую авангардистскую ахинею. — Посмотрим-посмотрим, какой это бог в очечках!

— Зачем ты берешь с собой чемодан? — спросила она, когда они покидали квартиру.

— В нем все мои вещи, а я, быть может, захочу провести на море не один день, — в очередной раз соврал Выкрутасов, на самом деле он брал все свое омниа меа на всякий случай — вдруг захочется сбежать.

Вскоре они уже ехали в машине, Галатея сидела за рулем, а Дмитрий Емельянович взялся читать книгу Пелёнкина.

— Учти, если тебе не понравится, голову оторву, — улыбнулась Галатея.

— После знакомства с борзиками мне уже ничего не страшно.

— Что еще за борзики?

Он пояснил и опять вернулся к Виктору Пеле.

Перво-наперво вызывало удивление то, как книга оформлена. На форзаце тот же кубинский лидер, что и на обложке, возглашал: «Взял книгу? Купи! Купил книгу? Читай!» На авантитуле значилось название серии — «Сто лучших книг второго тысячелетия». Контртитул нес на себе фирменный знак и наименование издательства — «Козлобаран». На фронтисписе помещалась фотография автора, который закрывал лицо руками, будто ему только что плеснули в морду соляной кислоты. На титуле значилось — «Виктор Пеле. Хенерасьон X. Романиссимус» и вновь имя издательства — «Москва, Козлобаран. 1998». Далее следовало неимоверное количество оборонительных сооружений книги: «Тщательно и строго охраняется законом Российской Федерации об авторском праве. Воспроизведение всей книги или какой-либо ее части, а также любая цитация категорически запрещается без письменного согласия автора и издателя. Любые попытки нарушения закона будут беспощадно преследоваться в судебном порядке, а также иными средствами наказания и возмездия. Запрещается также без ведома и письменного согласия автора и издателя писать рецензии на этот роман, высказывать печатно любые мнения по поводу этого романа, ссылаться на текст романа, а также развивать мысли, высказанные автором в этом романе…» И — так далее, на целую страницу. Выкрутасову вмиг представился Виктор Пеле, которого со всех сторон рвут зубами охотничьи собаки и просто шавки, растаскивая его на цитаты, воруя у него мысли и высказывания, перепечатывая целыми кусками текст романа. Но это еще не все. На каждой странице книги внизу стояла печать с изображением какого-то цветка, кажется, белены, и надписью: «Из книг Виктора Пеле», а также подпись автора и вновь угрозы: «Все, что напечатано на этой странице, принадлежит Виктору Пеле, являясь его несомненной интеллектуальной собственностью. Перепечатывать или цитировать любое слово, опубликованное на данной странице, без ведома и письменного согласия автора и издателя категорически запрещается!»

— Да, — покачал головой Дмитрий Емельянович, — так заботиться о своем интеллектуальном богатстве может только бог.

— А что ты хочешь, — фыркнула Галатея. — Знаешь, как гениев обижают все, кому не лень! Приходится обороняться. Ты читай сам роман-то!

И Выкрутасов углубился в чтение. Роману, а точнее — романиссимусу, — предшествовал еще и длиннющий стихотворный эпиграф на английском языке. Стихи принадлежали какому-то неизвестному Выкрутасову поэту — Бернгарду Раскинду. Смысл эпиграфа остался непонятым Дмитрием Емельяновичем, который наконец приступил к первой главе.

Когда-то Выкрутасов много читал, особенно работая политинформатором. Он всегда стремился повышать свой читательский уровень. В свое время перечитал всех русских классиков, советских зубров литературы и даже тех, кого запрещали, ибо врагов надо знать, чтобы иметь представление, как с ними бороться. Читая романиссимус, он долго не мог понять, что же такое знакомое слышится ему в манере автора, и наконец понял — пред ним было дитя от брака Аксенова с Лимоновым. Та же раскрепощенность, та же любовь к смелому использованию ненормативной лексики, то же поминутное выпячивание своего знания английского языка, а главное — явное заискивание перед жвачно-тусовочной, наркотно-балдежной молодежной культурой. Автор ловко и беспрестанно играл словами, каламбурил и острил так жадно, будто его только что выгнали из команды КВН и он во что бы то ни стало хотел доказать, как они просчитались.

Герой романиссимуса, носящий фамилию Кубинский, являл собой образец двадцати пяти-тридцатилетнего охламона, без цели в жизни, при этом хорошо зарабатывающего на различных телевизионных халтурах. Попутно Кубинский отведывал всевозможные виды галлюциногенных наркотиков, и множество страниц отводилось на нудное описание якобы захватывающих галлюцинаций.

Машина неслась по шоссе, уже давно выскочив за пределы Краснодара. Дмитрий Емельянович упорно читал, хотя после сороковой или пятидесятой страницы перестал понимать смысл и нужность этого чтения. На сотой странице появился Фидель Кастро Рус в очередной галлюцинации Кубинского, на сей раз отведавшего экстракта белены. Тут Дмитрий Емельянович почувствовал рези в желудке и осознал, что они поселились в нем уже давно, на семидесятой или даже шестидесятой странице, но лишь теперь стали особо ощутимыми. Он читал дальше, а рези усиливались, к тому же к горлу стала подступать тошнота. Но, ловя на себе время от времени ревнивые взгляды Галатеи, он продолжал читать.

«— Здравствуй, — обратился к Кубинскому криэйтор Острова свободы по-русски. — Не пугайся меня. Я пришел к тебе с того света, но это нисколечко не страшно.

— Как! — удивился Кубинский. — Разве ты уже умер?

— А разве ты не знал? Я умер двадцать лет назад. После меня правил первый двойник, он тоже умер. Теперь Кубой заведует мой второй двойник. Но это меня не волнует. Я пришел к тебе как к носителю топонима Кубы в своей фамилии, а также как к полурусскому-полуеврею, ибо я тоже наполовину еврей, а наполовину русский. Слушай же меня и запоминай. Я открою тебе тайны великих противостояний. На свете, как ты знаешь, есть только две силы, контрдействующие друг другу — капитализм и революция. Во главе капитализма стоит коксаккинг Северная Америка, во главе революции — эссфаккинг Латинская Америка. Могущественный орал борется с пылающим и дерзновенным аналом…»