Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Так, — сказал Выкрутасов, не успевший и полписка выдавить из себя при разговоре с разгневанной казачкой, — в первом отборочном матче исход поединка был ясен с первых же минут.

— Вот это да-а-а! — покачал головой Бушевалов. — Пошли теперь к тебе, Николай.

— А почему ко мне, а не к тебе? — спросил Бесповоротный.

— А ты что, струсил? — спросил Николая Зайцев.

— Ничего я не струсил, — нахмурился Бесповоротный. — Просто я опасаюсь, что моя Верунька нас до самого вечера уже не выпустит, так будет принимать.

— Ладно, идем ко мне, — засмеялся Бушевалов. — Не знаю, до вечера или не до вечера, но мой Лидусик, во всяком случае, нас не прогонит.

И они отправились на соседнюю улицу к Бушевалову, несколько потрясенные отпором, оказанным им Натальей Подопригорой, а главное — чудовищным исчезновением обоих супругов.

— До сих пор у меня ее ор в ушах стоит, — сказал Зайцев.

На полпути решили еще по полстаканчика выпить, благо вчера множество бутылок было закуплено на выкрутасовские деньги. Дождавшись, когда наступит хотя бы шесть часов, набрались смелости и пошли далее по женам. В отличие от кирпичного дома Петра Подопригоры дом Бушевалова был бревенчатый, но тоже добротный, с красивыми резными наличниками, выкрашенными в ярко-голубой цвет. Цветники и огороды вокруг дома произрастали столь же пышно, в общем, судя по всему, хозяйство Бушевалова ни в чем не уступало господарству Подопригоры. Войдя в дом, Бушевалов громко объявил:

— Добро пожаловать, гости дорогие. Лидуша! Встречай, радость моя, гостей дорогих! Господи, Иисусе Христе, благослови жилище сие християнское! — Он важно перекрестился на многое множество икон, висящих над входом из передней в жилище.

Они прошли в гостиную, хозяин усадил их за стол и снова позвал жену:

— Лидия Валентиновна! Где ты, солнце мое?

Наконец жена вышла к гостям, спешно оправляя на себе платье. Глаза ее сверкали гневом и ненавистью.

— Утро добренькое, гости дорогие. Извините, что не вышла вас встретить на крыльцо, спала еще. Извиняйте, что на столе ничего нет, не успела подать. Я мигом.

Она вежливо удалилась в кухню, загремела там посудой, и Дмитрий Емельянович наконец позволил себе признать, что и у Бушевалова жена тоже не дурна собой, а главное — несравнимо приветливее, чем у Подопригоры.

— Ну, — выдохнул с облегчением Бушевалов, — а у нас же с собой кое-что имеется, ставьте-ка на стол, покуда жена завтрак сготовит.

От этого облегчения он как-то вмиг заметно окосел, чуть не свалился с табуретки, когда доставал из пакета водку и помидоры. Тотчас из кухни прозвучал весьма неприветливый клич:

— Серьгей! А ну-ка подь сюда!

— Я счас, — подмигнул товарищам Бушевалов и отправился к жене. Дверь он за собой прикрыл, но она предательски приоткрылась, и можно было расслышать следующий диалог:

— Бачишь топорюку? Шарахнуть тебя ею по башке? Я ж всю-ю ночку не спала! И ладно бы один принасекомился, а то еще всех пластунов с собою прикомандировал! Бесстыжая морда!

— Да ты послушай, Лидунчик…

— И слушать не хочу!

— Да ты пойми, к нам гость из Москвы приехал…

— Этот сморглявый, что ли?

— Ничего он не сморглявый, он знаешь кто такой? Он потомок самого атамана Прибамбаса, который при Пла…

— Оттого вы, стало дело, и наприбамбасились. Лишь бы повод был напиться!

— …при Платове знаменитый был. Он и фамилию его носит — Прибамбасов. Человек…

— Хватит мне мозги накручивать!

— Да человек только что из чеченского плена…

— А вонь от тебя!

— Человеку ласка нужна. Мы его вчера в казаки принимали.

— Да ты уже на ногах не стоишь, язык заплетается! Только что говорил, что он атаман, а сейчас иное брешешь, что и не казак вовсе.

— Да казак он. Раньше, которых в выкруты не брали, тех брали в прибамбасы…

— Всё! Пошел-ка в чулан спать! Пошел! Да по-ш-ш-шел же! Я с ними сама справлюсь, с Магометами твоими. Да иди, иди!

Наступила зловещая тишина. Оставшиеся за столом делали вид, будто ничего не слышали. Дмитрий Емельянович не утерпел, встал и подошел к зеркалу. С отражения на него глянуло родное лицо, слегка помятое, да, но никак не сморглявое. Обидно!

Тут и сама обидчица появилась.

— Извиняйте, дорогие гости, что у нас закуска нехитрая, — сказала она, ставя на стол тарелку с вареными яйцами и кувшин с молоком. — А что же вы не выпиваете? Да, а Сергей просил прошения, его сморило, он, как в чулан вошел, там брякнулся на канапо и отрубился. Да вы ничего, будьте как дома. Коль, Вов… вас, простите, не знаю, муж сказал, вы атаманского звания. Правда ли, что в плену побывали?

— Мы, Лид, пойдем, пожалуй что, — стал подниматься Бесповоротный.

— Почему? — вскинула брови хозяйка.

— Да мы, собственно, хотели только Сергея домой привести, — сообразительно добавил Зайцев, тоже поднимаясь.

От дома Бушевалова оставшиеся трое казаков шли медленно и понуро. Песни умерли. Всюду вставал и разгорался новый день, обещавший быть солнечным и жарким, на улицах казачьей станицы появились первые прохожие, а у Бесповоротного, Зайцева и Выкрутасова уже как будто полдня прошло.

— Чего носы повесили? — сказал Бесповоротный. — Петров видак и бушеваловский кинжал уже наши. А теперь посмотрите, как мой Верунчик нас встретит.

— Спит еще твой Верунчик, — сказал Зайцев, — а проснется — не очень-то ей до гостей будет.

— Нет, Заяц, ты моего Верунчика не знаешь. К тому же не забывайте, что я казак, — бодрился Бесповоротный.

— А Петро с Серегой — разве не казаки? — спросил Выкрутасов удивленно.

— Да какие же это казаки, если так бабам поддаются! — хохотнул Бесповоротный. — Ну, господа станичники, вот и мой дворец. Ты, Заяц, когда у меня в последний раз был?

— Дак зимой еще, на твой день рождения.

— Зимой! А сегодня уже второе июля, разгар лета. Живем неподалеку, а раз в полгода друг к другу в гости ходим, совсем как городские стали, раздери нас пополам!

Они вошли в подъезд большого пятиэтажного дома городского типа, окруженного огородами и гаражами. В руке у Выкрутасова по-прежнему был котелок с оплёсками вчерашней ухи, Зайцев нес его чемодан, а Бесповоротный сумку с водкой и закусью. Поднимаясь по лестнице на самый верхний этаж, Бесповоротный пытался воскресить умершие песни, нарочито громко топая:

По горам Карпатским метелица вьется,

Сильные морозы зимою трещат.

Проклятый германец на нас наступает,

На нашу державу, на крест золотой.

Заиграли трубы, бьют барабаны,

Отворились двери, вышел басурман.

Закипела битва, битва беспощадна.

Полилась рекою горячая кровь…

Никто ему не подпевал, оставшиеся двое в молчании ожидали кровопролития.