Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

— Отчего же не принять, — сказал Бесповоротный. — Тем более что у нас горилка кончается, а тут будет такой повод пополнить ее припасы.

— О чем речь! — воскликнул Дмитрий Емельянович, бросаясь к чемоданчику с деньгами. Покуда Подопригора бегал туда-обратно за водкой, Выкрутасов определял свое географическое местоположение.

— А что за речка-то эта? — спросил он. — Хорошая река такая, а я даже не знаю наименования.

— Это, брат, Хабинка наша, — отвечал с любовью к реке Бушевалов. — А называется она так потому, что течет с самой вершины во-о-он той горы. Видишь там, далеко-далёко? Это вершина горы Хаб высотой один километр. А за той горой уже и море, Геленджик.

— Эхма! — восхищался Выкрутасов. — Аж дух захватывает, где я оказался. А станица ваша?

— Станица наша, известно, по реке, Хабинская.

Бушевалов вдруг как бы в мгновение загрустил, помолчал немного и красиво затянул новую песню:

— Ой, ты Росси-ея, матушка ты Росси…

— Е-е-е-ой-да-да ты Росси-ея, матушка наша земля, — подхватили Бесповоротный и Зайцев. Эта песня еще больше одолела душу Выкрутасова. Длинная и протяжная. И при этом — немногословная. Весь смысл ее сводился к тому, что Россия много горя-нужды приняла, много-много крови пролила, много-много славы про тебя, а ты себе сына родила, ой да ты его Платовым назвала.

Тут уже Дмитрий Емельянович плакал навзрыд, а потом кинулся обнимать-целовать родных казачков. Тут и Подопригора подоспел с новой водкой и помидорчиками.

— Ну, становись теперь посвящаемый казак Выкрутасов на самый берег реки, — приказал Зайцев. — Стал? Говори теперь: «Знаете мою боевую славу, примите в казаки, братцы!»

— Знаете мою боевую славу, примите меня в казаки, братцы! — покорно произнес Выкрутасов.

— Скидавай его, казаки, в речку! — крикнул Зайцев, и все четверо набросились на него. Вмиг он очутился в Хабинке. Течение реки было быстрое, его повлекло. В первый миг Выкрутасов подумал, что его обманули и покуда он барахтается, выплывая на берег, казаки оседлали его чемодан и ускакали куда подальше. Но, очутившись снова на берегу, он устыдился своей такой, чисто московской, мыслишки. Казаки, хохоча, ждали его.

— Становись снова и опять просись: «Все равно примите!» — говори, — приказал Зайцев.

— Все равно примите! — крикнул мокрый Выкрутасов.

— Да ступай ты прочь! — крикнул Зайцев, и тотчас Дмитрий Емельянович снова барахтался в речке Хабинке. «До скольких же раз это повторяется?» — подумал он, осознав наконец, что по обряду положено не раз проситься в казачество.

Выбравшись на берег, он опять встал и топнул ногой:

— А я говорю: примите!

— Да какой ты казак! Ступай прочь!

Вновь вылезая, он уже отчаянно возопил:

— Да примите же, сволочи!

— Да Христос с тобой, принимаем! — крикнул тут Зайцев лихо и перекрестил новоявленного казака. — Сидай з намы горилку хлестать!

Осушив по полной чарке за столь успешное принятие выкрута в казачество, все закрякали, бросились закусывать помидорами, а Подопригора тут запел новую, которую все тотчас подхватили, а Выкрутасов глядел им на рты и тоже пел, угадывая строки:

Ой, в тысяче семьсот девяносто первом роке

Ой, да пришев вказ вид нашей царицы

З Петрограду-горо-я-яду.

Ой, що пан Чепыга ще пан Головатый,

Зибрав свое вийско, вийско Запори-ей-ско,

Двинув на Кубань, ой, да вдвинув на Куба-е-ень.

Ой, бувайте здоровы, ой днипривство наше,

Бувайте здоровы, вы, курени наши,

Ой, никто з вас розвалывся.

А мы будем пыты, пыты ще й гуляты,

Розпроклятых басурманив по горам Кавказским,

Биты тай гоняты!

— Ах ты, здорово как! — ликовал Выкрутасов. — Так их, распроклятых. Мы еще покажем борзикам, кто такие кубанцы!

Потом песни катились одна за одной, не иссякая, то по-русски, то по-украински, то протяжные, вышибающие слезу, то лихие с посвистом. Особенно нравилось Дмитрию Емельяновичу, когда там проклятых басурманив лупешили, уж очень он пострадал в плену от басурманив.

— Ой, Шамиль! Мы Шамиля поймали! Распрощайся ты с женой, Шамиль! Да с круты, ой, с крутыми горами, распрощайся с горами, Шамиль! Да к царю, к царю на расправу отправляйся, поганый Шамиль! Да к царю, к царю на расправу!

Была еще борьба, все по очереди боролись друг с другом, валились в ночную траву. Выкрутасова все сбарывали, но Зайцева он все же одолел и подмял под себя. И снова пели, если это еще можно было назвать пением, потому что никаких сил — ни телесных, ни певческих — не оставалось, а лишь душевные. Под очередной волной пения Выкрутасов четко услышал в своей голове злой голос Виктора Пеле: «Русское народное оральное творчество».

— Сгинь, проклятый басурман! — крикнул Виктору Пеле Выкрутасов, повалился и уснул казацким сном.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОСХОЖДЕНИЕ ВЫКРУТАСОВА

Глава восемнадцатая

ХОЖДЕНИЕ ПО ЖЕНАМ

Тогда я был лучшим футболистом страны, женился на самой красивой гимнастке, и хорошо, что не знал, как спорт разрушает порой счастливые браки. Олег Блохин

Сначала он ощутил дивный запах свежего утра, сонно прислушался к звукам — тихо шумела речка, какая-то птица неподалеку приговаривала: «Ой-кой-кой-кой-кой!», другие птахи свиристели, не то радостно, не то всполошенно — Выкрутасов не мог понять, да и не собирался, ему было хорошо. Ничего не болело — ни голова, ни руки, ни ноги, ни живот, ни душа. О вчерашнем вспоминалось только хорошее — костер, уха, песни, вступление в казачество, счастье единения с природой и людьми Кубани.

— Глянь-ка, Володь, никак скопа? — раздался голос Бушевалова.

— Естественно, скопа, — подтвердил голос Зайцева. — О-на! Полетела бить кого-то.

Дмитрий Емельянович весело вздохнул и открыл глаза. Первое, что он увидел перед собой, была нога, обутая в расхряпанную сандалию. Тотчас мелькнула мысль о том, что если бы Виктор Пеле описывал эту ногу, то она бы наверняка у него издавала какое-нибудь зловоние. Но назло Виктору Пеле и ему подобным нога в сандалии, принадлежавшая казаку Бесповоротному, ровным счетом ничем не пахла. Полюбовавшись ею, Дмитрий Емельянович перевел себя в сидячее положение, потер лицо ладонями и увидел дивный утренний мир на берегу кубанской речки Хабинки. Только что рассвело, но солнце еще не встало, кое-где по кустам мерещились молочные пенки тумана, сновали птицы, перебегая со своими заботами по всем ступенькам этой многоярусной жизни. У потухшего костра спали мирно казаки Бесповоротный и Подопригора, а Зайцев с Бушеваловым бодрствовали, уже явно успев «отремонтироваться».