Рыболовы

И егерь пустилъ даже въ ходъ кулаки. Мужики и двушки стали уходить отъ крыльца.

— Опять полъ-рабочаго дня пропадетъ… — бормотала черноглазая Аришка.

— Ничего твоего не пропадетъ. Приходи только во-время. Платокъ теб даже подарю, — сказалъ Петръ Михайлычъ.

— Баринъ! А баринъ! И мн съ васъ за гармонію двойную плату получить надо, потому вотъ уже я и сегодняшнее утро изъ-за вашей милости прогулялъ! — кричалъ кузнецъ Еалистратъ.

Петръ Михайлычъ началъ умываться. Егерь вылилъ ему на голову ведро холодной воды и ругалъ мужиковъ и двушекъ.

— Какъ я пойду теперь на охоту, Амфилоша? У меня даже ноги трясутся и всего меня въ дрожь… лихорадка колотитъ, — говорилъ Петръ Михайлычъ, присвъ на ступеньки крыльца и утираясь полотенцемъ.

— Ничего, ваша милость, какъ-нибудь расходитесь. Главное дло, теперь чаемъ отпиться надо хорошенько.

— Ну, и опохмелиться чуточку не мшаетъ, выскочилъ изъ-за угла кривой мужикъ. — Послушайтесь, баринъ, моего совта: хватите вы теперь стаканчикъ съ перцемъ.

— Проходи, проходи! Никто твоего совта не спрашиваетъ! — крикнулъ на него егерь. — Вишь, дьяволъ, притаился! Нечего тутъ…

— Какъ проходи? Долженъ-же я за вчерашнюю форель деньги получить!

— Да вдь ужъ ты получилъ.

— Что ты, опомнись! Когда я получилъ? Я изъ-за барина цлый день потерялъ, я изъ-за барина пьянъ напился. Мн за форель и за рабочій день получить слдуетъ.

— Теб сказано, чтобъ въ обдъ приходить! Въ обдъ и приходи. Видишь, я только очухиваться отъ сна начинаю, — сказалъ Петръ Михайлычъ, поднялся со ступеньки и, покачиваясь, направился въ избу.

— Баринъ! Голубчикъ! Петръ Михайлычъ! Ты вотъ что!.. Ты опохмели меня сейчасъ, ради Христа, хоть стаканчикомъ! Ей-ей, я вчера изъ-за тебя пьянъ напился! Мочи нтъ, какъ башка трещитъ! — кричалъ ему вслдъ мужикъ и лзъ на крыльцо. Егерь захлопнулъ дверь и заперъ ее на крючокъ.

XI.

Ведро холодной воды, вылитое на голову, все-таки нсколько освжило Петра Михайлыча, но во рту у него, посл двухдневной попойки, словно эскадронъ солдатъ ночевалъ, какъ говорится. Петръ Михайлычъ кашлялъ съ громкими раскатами, стараясь откашлять что-то засвшее и какъ бы прилипшее къ глотк, плевалъ, но тщетно. Въ желудк что-то урчало и переливалось. Онъ попробовалъ сосать лимонъ, но и это не помогло. Также ломило поясницу, ноги были словно пудовыя и передвигались, какъ тумбы.

— Расхлябался я, совсмъ расхлябался, — говорилъ онъ, присаживаясь и закуривая папиросу. — Вотъ и отъ папироски такое чувство, словно я на качеляхъ качаюсь или въ бурю на пароход ду. А все-таки на охоту-то отправиться надо.

— Да какъ-же не надо-то! — подхватилъ егерь. — Конечно, надо. Не хать-же вамъ обратно домой, не побывавши на охот. Ужъ вы понатужьтесь какъ-нибудь.

— Да ужъ и то тужусь. Самоваръ-то ужъ остылъ? — потрогалъ Петръ Михаилычъ самоваръ.

Еще-бы ему, ваша милость, не остыть. Вдь съ шестаго часа утра, а теперь ужъ девятый. Желаете, такъ можно подогрть? А только вдь это опять на полчаса, а то и больше, затянется.

— Нтъ, не надо. Что чай!

— Врно. Кто чай пьетъ, тотъ отъ Бога отчаявается, — сказалъ Василій Тихонычъ, улыбаясь.

— Буду одваться, — вздохнулъ Петръ Михайлычъ, а между тмъ самъ посматривалъ на ларецъ Василія Тихоныча.

— Вижу я, чего теб хочется! — подмигнулъ тотъ. — Тутъ кое-что осталось. Коньяку хватить по рюмк. Можно на дорогу и даже не только что можно, но даже должно. А только ужъ по одной, не больше какъ по одной рюмк. Это даже для крови нужно, чтобы кровь перебуторажить. Доктора это такъ и называютъ: перебуторація.

— Выпьемъ, выпьемъ, Васюша. Одну — и закаемся. Авось, легче будетъ.

— Поправка великое дло, но надо не перекаливать, — замтилъ егерь.

— И теб рюмку дадимъ, Амфилоша, — сказалъ Василій Тихонычъ и началъ наливать коньякъ. Пейте. И ужъ потомъ до адмиральскаго часа — ни-ни. Адмиральскій часъ въ лсу справимъ.

Вс выпили по рюмк и начали сбираться на охоту. Петръ Михайлычъ сталъ одваться.

— Стаканъ-то съ лошадью тутъ-ли? — спросилъ онъ егеря.

— Даве въ шесть часовъ приходилъ, но такъ какъ вы почивали, то и ушелъ. Сейчасъ сходить за нимъ надо. Ну, да я хозяйкина мальчишку за Степаномъ пошлю.

Онъ вышелъ. Петръ Михайлычъ натягивалъ на ноги охотничьи сапоги, но т не надвались.

— Скажи на милость, ноги опухли, — кивнулъ онъ Василію Тихонычу. — И съ чего это?

— Съ чего! Мало ты въ себя опухоли-то этой самой всадилъ! Вдь, поди, выпилъ столько, что лошадь лопнетъ?

— Да, была игра! А все мужики здшніе. Никакого разговора съ ними безъ проклятаго пойла вести нельзя. Ихъ поишь — ну, и самъ пьешь.

Петръ Михайлычъ кряхтлъ, возясь съ сапогами.

— Не надваются? — спросилъ Василій Тихонычъ.

— Подаются, но очень туго. Фу! Надлъ одинъ сапогъ.

Потъ съ Петра Михайлыча лилъ градомъ.

— И съ чего это поты посл выпивки всегда лзутъ — я даже не понимаю. Утро вдь совсмъ холодное, — говорилъ онъ.

Вскор операція надванія охотничьихъ сапоговъ была окончена. Петръ Михайлычъ началъ искать жилетъ, но его не находилъ.

— Фу, ты пропасть! Жилетъ пропалъ. Амфилотей! Гд мой жилетъ? — крикнулъ онъ егерю.

— Экъ, хватились! Да вдь вы еще третьяго дня вашу жилетку мужику подарили.

— Какъ мужику? Какому мужику?

— Да неужто не помните? Семену. Принесъ онъ вамъ лисій хвостъ въ подарокъ, а вы ему жилетку…

— Да что ты врешь! Съ какой стати я буду жилетку дарить!

— Однако, вотъ подарили. Ужъ и мы-то не мало дивились, да не отнимешь. Семену жилетку, а Панкрату свою фуражку отдали, а съ его головы себ оставили.

— Фу! Да какъ-же это я такъ? — протянулъ въ удивленіи Петръ Михайлычъ?

— Очень ужъ хвативши были здорово. Въ чувство вошли, обниматься начали.

— Въ Панкратовой шапк стало быть мн и на охоту идти?

— Да другой нтъ. И шапка-то его, что вы у себя оставили, самая замасленная. Вотъ.

— Ну?! Да неужто-же мн въ ней и въ городъ домой хать?

— А то какъ-же иначе?

— Ха-ха-ха! — хохоталъ Василій Тихонычъ. — Въ мужицкой шапк явишься къ жен! Вотъ это будетъ штука!

— Тсъ… Нельзя въ такой шапк къ жен явиться. Надо будетъ, какъ пріду въ Петербургъ, сейчасъ-же новую себ купить. А ты то-же егерь. Хорошъ! Чего смотрлъ? — накинулся Петръ Михайлычъ на Амфилотся.