Рыболовы

— Ну, что? Какъ твое брюхо? — спрашивалъ Василій Тихонычъ Петра Михайлыча.

Лучше. Колетъ-то колетъ отъ тряски, но ужъ куда меньше. Рюмка поправки великое дло! Оттого я и мужикамъ въ поправк не отказываю, что самъ понимаю, какъ это пользительно.

— Погоняй, Степанъ! Погоняй!.

Телга заскакала по дорог. Петръ Михайлычъ опять схватился за животъ. Свернули въ сторону и потянулись по берегу рчки. У дороги показалась опушка лса, съ другой стороны но прежнему шла извилиной рка.

— Стой! Стой! Утка! — кричалъ Василій Тихонычъ, указывая на рку. — Надо сейчасъ Діану попробовать. Гд ружье? Вынимай изъ чехла ружье! сказалъ онъ егерю.

— Позвольте, Василій Тихонычъ. Да это домашняя утка. Это сторожихинъ селезень, — отвчалъ егерь.

— Ну, что ты врешь! Дикая.

— Ахъ, ты, Боже мой! Да разв не видите, что у него павлиній отливъ на голов. Домашній селезень.

— Такъ и есть селезень. Но вдь Діанку-то, я думаю, можно и на домашнемъ селезн попробовать, а сторожих за него заплотимъ. Когда еще тутъ дикихъ-то утокъ дождешься! Давай, я выстрлю.

— Оставьте. Безпокойная баба эта сторожиха. Еще привяжется, подниметъ скандалъ. Вотъ ихъ сторожка стоитъ. Тутъ они съ мужемъ и караулятъ лсъ. Бросьте. Теперь мы на куропатокъ демъ, а посл куропатокъ я васъ на такихъ дикихъ утокъ наведу, что однимъ выстрломъ по три. штуки укладывать будете.

— Эхъ, селезень-то какъ на вод прелестно сидитъ! Хлопъ — и на мст. Жалко. Пошелъ, Степанъ!

Опять похали. Дорога отклонилась отъ рки. Показался лсъ и направо. Телга прыгала по корнямъ, стелящимся по дорог. Петръ Михайлычъ, кряхтлъ и держался за животъ.

— Скоро привалъ? — спрашивалъ онъ егеря.

— Да какой-же, ваша милость, привалъ, ежели еще и по лсу не побродили.

— Нтъ, я спрашиваю, долго-ли еще намъ на телг-то хать?

— До Антроповой караулки. Какъ караулка Антропа покажется — тутъ ужъ надо влво брать и прозда нтъ. Степана мы у караулки оставимъ, а сами въ лсъ пшкомъ пойдемъ.

— Да вдь это еще версты дв будетъ.

— Ну, дв не дв, а полторы пожалуй…

— Трясетъ ужъ очень. Василій Тихонычъ, сдлаемъ привалъ и съдимъ по яичку. И мсто-то какое здсь приглядное! Вонъ и бугорокъ, вонъ и пенекъ. Словно нарочно для привала.

— Ваша милость! Петръ Михайлычъ! Да вдь ежели мы эти привалы на каждой верст будемъ длать, ей-ей, мы и до куропатокъ не доберемся, сказалъ егерь. — Дайте сначала хоть по выстрлу-то изъ ружей выпустить.

— Выстрлъ выстрломъ, а яичко ничкомъ… — отвчалъ Петръ Михайлычъ.

— Да вдь вы яичко-то пропускать въ себя будете съ прилагательнымъ.

— Ну, до Антроповой избы. Хорошо. А ужъ у Антроповой избы — привалъ. На тощій желудокъ какіе-же выстрлы, какая-же охота!

— Эхъ, не добраться намъ до куропаточныхъ выводковъ! — вздохнулъ егерь. — Вдь третій день сбираемся.

— Доберемся. Вдь ужъ похали, такъ какъ-же не добраться? — отвчалъ Василій Тихонычъ.

— Конечно-же доберемся, — прибавилъ Петръ Михайлычъ. — Скоро караулка-то, Амфилотей?

— А вотъ большой лсъ продемъ — тутъ она и будетъ.

Прохали большой лсъ, начался мелкій олешникъ.

— Вонъ караулка стоитъ! — указывалъ егерь.

— Погоняй, Стаканъ! Погоняй! — сказалъ Петръ Михайлычъ, оживившись.

Телга запрыгала и черезъ пять минутъ остановилась около ветхой избушки. Изъ трубы избушки валилъ дымъ, у крылечка лаяла, привязанная на цпь, кудластая черная собака. Степанъ остановилъ лошадь. Петръ Михайлычъ первый вылзъ изъ телги и радостно закричалъ:

— Привалъ! Амфилотей! Доставай провизію.

XIII.

Охотники располагались на бугорк около лсной сторожки. Степанъ вытащилъ изъ телги рогожу и разостлалъ ее на трав около пня. Петръ Михайлычъ тотчасъ-же грузно опустился на нее и сталъ отвинчивать горлышко отъ охотничьей фляжки, длая изъ нея стаканчикъ и торопилъ Василья Тихоныча, говоря:

— Лупи, Вася, скорй яичко на закуску, лупи.

Изъ сторожки вышелъ сторожъ Антропъ, пожилой приземистый мужикъ въ линючей ситцевой рубах и безъ шапки. Онъ поклонился.

— Съ приваломъ, ваше здоровье, честь имю поздравить, — сказалъ онъ. — Можетъ быть самоварчикъ вашему здоровью потребуется, яишенку, такъ въ лучшемъ вид?

— Да неужто можно? — воскликнулъ Петръ Михайлычъ.

— Дичину моя баба даже изжаритъ, ежели при васъ есть дичина. Она въ Питер въ старые годы у господъ въ кухаркахъ живала.

— Какая дичина, коли мы еще только на охоту пріхали, а вотъ яишенку вели сварганить.

— И самоваръ, и яишенку, и грибковъ поджарить можно. Блые грибы есть на отличку…

— Петръ Михайлычъ, ваша милость, да вдь эдакъ засидимся, такъ ужъ какая-же потомъ будетъ охота, — сказалъ егерь. — Вотъ по стаканчику выпить, ничкомъ закусить и въ путь надо.

— На скору руку, мы на скору руку… Самовара намъ не надо. Что теплую сырость въ живот разводить! Грибовъ тоже не надо. А вотъ хорошенькую яишенку давай… Тепленькимъ пріятно закусить.

— Настасья! Господа пріхали! Жарь скорй господамъ яичницу! — крикнулъ сторожъ жен и, возвратясь къ охотникамъ, прибавилъ:- А васъ позвольте стаканчикомъ съ пріздомъ поздравить.

— Да неужто пьешь? — улыбнулся Петръ Михайлычъ.

— Господи Боже мой! Въ лсу живемъ, да чтобы не пить! Неужто на землю льемъ?

И заходили по рукамъ два мельхіоровые стаканчика, привезенные охотниками. Вс выпили. Петръ Михайлычъ жевалъ крутое яйцо и говорилъ:

— Вотъ водки-то, пожалуй, мы и мало съ собой захватили. Вдь насъ ужъ пять душъ теперь очутилось.

— Насчетъ водки, ваше здоровье, не безпокойтесь. У меня полъ-четверти къ Успеньеву дню на черник настаивается. Поставили ее съ женой въ укромное мсто, чтобы и не смотрть на нее до праздника, а для вашего здоровья почнемъ, коли потребуется.

— Въ лсу и водка! Отлично. Ну, пей второй стаканчикъ, коли такъ. И мы выпьемъ по второму, чтобы не хромать, — сказалъ Петръ Михайлычъ, налилъ стаканчикъ и препроводилъ его себ въ ротъ,

— Петръ Михаилычъ, не накаливай! Ослабнешь передъ куропатками-то, — замтилъ ему Василій Тихонычъ.

— Поди ты! Теперь-то только у меня подкрпленіе чувствъ и выходитъ.

Егерь махнулъ рукой и отвернулся, пробормотавъ:

— Опять никакого толку съ куропатками не будетъ. Помилуйте, нуженъ врный глазъ, а тутъ…