Рыцарь Спиркреста

Подавляемые рыдания наполняют мою грудь, как воздушный шар, грозя вот-вот лопнуть. Я бегу в ближайший туалет для девочек и захлопываю за собой дверь. Оставшись наконец одна, я разражаюсь слезами, прижимаюсь спиной к двери и зарываюсь лицом в руки, чтобы подавить рвущиеся наружу рыдания.

Я плачу сильнее, чем когда-либо за долгое время. Сильные рыдания сотрясают меня, когда я достаю длинные ленты бумажных полотенец, чтобы вытереть потоки слез и соплей. Я плачу от грусти, страха, смущения, злости, разочарования, облегчения и от кошмарного, навязчивого унижения, вызванного всем моим разговором с мистером Шоукроссом.

Должно быть, я казалась ему такой бедной, копошащейся на какой-то дурацкой работе, чтобы заработать хоть немного денег и не жить на студенческие ссуды в университете. Его жалость ко мне была очевидна, и, что еще больнее, его очевидное сочувствие к моим родителям.

Как бы я ни ценила то, что он решил не рассказывать им о том, что я сделала, они бы умерли от стыда, а он просто избавил их от этого стыда.

Стыда за мои поступки.

Стыда за меня.

В каком-то смысле это должно было случиться. Кто-то в какой-то момент должен был увидеть меня в кафе. Если уж на то пошло, то просто чудо, что мне так долго все сходило с рук. В каком-то смысле я испытываю почти облегчение: больше никаких секретов, никаких тайн. У меня будет больше времени на учебу, которая становится непосильной, и на все то, чем я пренебрегала, например, на бег и заброшенные внешкольные занятия.

К тому времени, когда мои рыдания наконец стихают и слезы перестают течь, я становлюсь гораздо спокойнее. Печаль, унижение и шок исчезают, оставляя после себя только злость.

Нет, не злость.

Ярость.

Холодная, жесткая ярость, которая превращает мои внутренности в лед и закаляет мое сердце до тех пор, пока оно не становится камнем в груди.

Я встаю и смотрю в зеркало. Глаза, нос и щеки алые, кожа пухлая и блестящая. Я обливаю лицо холодной водой, чтобы снять красноту. Я приглаживаю назад волосы, поправляю форму и смотрю на часы. Сейчас утренняя перемена, и я точно знаю, где найти Эвана в это время суток.

Рядом со столовой находится комната отдыха шестиклассников — длинное помещение, заставленное низкими уютными диванами, телевизором и играми. По идее, это место для отдыха и общения шестиклассников в свободное время, но оно уже давно занято Молодыми Королями, которые устраивают здесь суд и принимают подношения от своих подхалимов.

Звуки музыки и смеха наполняют комнату, когда я вхожу в нее, но мое внимание сосредоточено, мой ледяной гнев побуждает меня идти дальше.

Я сразу же замечаю Эвана.

Это несложно, потому что он, как обычно, в центре внимания, и, как обычно, делает глупости.

Он находится в центре круга из кресел и диванов, по обе стороны от него стоят два кресла. Опираясь на кресла, он прыгает в какую-то приподнятую стойку на руках, а затем пытается отжиматься.

Его верхняя часть опускается, обнажая излишне твердый пресс. Конечно, он даже не одет в школьную форму. Вместо этого на нем мягкая небесно-голубая толстовка, надетая поверх школьной рубашки.

Рождественский подарок, который я ему подарила.

Когда я приближаюсь к центру комнаты, я надеюсь, что он поскользнется и упадет на лицо, но этого не происходит. Вместо этого он грациозно приземляется на ноги и с поклоном и расцветом принимает аплодисменты и одобрительные возгласы. Когда он встает на ноги, его глаза встречаются с моими.

Он усмехается.

— О, неужели это префект Саттон. Что привело вас сюда сегодня?

Мой гнев вспыхивает, я так разгневана, что у меня дрожат руки. — Ты прекрасно знаешь, что привело меня сюда сегодня.

— Полагаю, ты передумала, — говорит он, наклоняя голову с ухмылкой.

— Я могу заниматься с тобой каждый день, и ты все равно будешь самым глупым человеком в комнате, куда бы ты ни пошел, — выплюнула я.

Я просто обижаюсь от злости, но мне отчаянно хочется стереть ухмылку с его самодовольного лица. Комната словно исчезает вокруг нас, все заменяет холодный белый туман злости, а в центре этого тумана стоит Эван, кристально чистый, со своей невыносимой улыбкой.

Улыбка, которая медленно расширяется, когда он говорит с мягкой, спокойной уверенностью. — Но ты все равно сделаешь это, раз уж у тебя больше нет выбора.

Хотя я уже знал, что это он сообщил обо мне, его тонкое подтверждение делает очевидным полное отсутствие сожаления. Он легко и бессовестно предал мое доверие — точно так же, как и в первый раз.

Я полная идиотка, я дважды попалась на одну и ту же уловку.

— Ты такой чертов трус.

Мой голос так низок, что почти шепот.

Наконец, его улыбка ослабевает, и по фасаду его бесстрастного высокомерия пробегает трещина. Он делает шаг вперед, прямо ко мне, почти пугающе, и шипит — Это я то трус?.

Жар заливает мои щеки, и я замираю на месте. Он слишком близко, его жар и холод моего гнева встречаются, туманят, затуманивают мой разум. — Я не сделала ничего плохого.

— Для человека, который так высоко ценит честность, ты очень любишь лгать самой себе.

— Я лучше буду врать себе, чем всем, кого я встречаю, — огрызаюсь я.

Он фыркнул, холодно и насмешливо. — Причина, по которой тебе везде мерещатся лжецы, Саттон, заключается в том, что ты не узнаешь чертову правду, если она ударит тебя по лицу.

Разговор идет совсем не так, как мне хотелось бы. Эван заставляет меня защищаться, хотя это он меня обидел, и я ему это позволяю.

— Правда, — говорю я сквозь стиснутые зубы, — в том, что я доверила тебе одну-единственную вещь, а ты все равно умудрился меня надуть.

Он пожимает плечами. — Ты не оставила мне выбора. Это ты нарушила школьные правила, а не я.

— Ты знал, что мне нужна эта работа! — кричу я в порыве гнева и разочарования.

— Ну и что? — усмехается он. — Я же не виноват, что ты бедная, правда?