Рыцарь Спиркреста
Шрифт:
Прежде чем я успеваю что-то сказать, она бросает на меня взгляд и восклицает: — Ты не можешь так разговаривать с людьми!
— Можно, если я хочу, и я только что это сделал, — отвечаю я. — Что ты собираешься делать, отчитывать меня за то, что я не слежу за своими манерами?
Ее губы растягиваются в улыбку, которая не достигает ее глаз. — Это больше в твоем стиле, тебе не кажется?
— Но я уже извинился за это! Что еще тебе нужно?
Я стою перед ней, практически возвышаясь над ней, и все равно почему-то чувствую себя совершенно беспомощным.
— Мне не нужны были твои
Ее взгляд скользит по мне, как будто она отстраняется от меня. Она смотрит на свою экзаменационную работу, как будто ее работа — это единственное, что есть в комнате. Я протягиваю руку и выхватываю бумагу из-под ее ручки.
Она поднимает глаза, хмурясь и гримасничая. — Зачем ты это сделал?
— Я пришел сюда не для того, чтобы меня игнорировали!
— Очень жаль, черт возьми! У меня есть работа, а ты — нежелательный, ненужный и отвлекающий фактор.
Она вскакивает на ноги, чтобы выхватить у меня из рук газету, но я выдергиваю руку из ее рук. Теперь она стоит, ее гнев — зеркало моего.
— Отдай, — прошипела она.
— Почему ты бросила репетиторство?
Вопрос выплескивается из меня, неконтролируемый. Он гложет меня с тех пор, как я узнал. Он пожирал меня все время, пока я не пришел сюда и не встретился с ней лицом к лицу.
— Тебе плевать на репетиторство! — взрывается она, ее грубый голос становится все грубее, чем громче. — Тебя вообще не волнуют твои оценки, тебя не волнует ничего, кроме твоего глупого "я", и мне надоело тратить на тебя свое время!
— Как это тратить время, если я совершенствуюсь?
— Если ты хорошо сдал один экзамен, это не значит, что ты совершенствуешься — ты просто слишком глуп, чтобы понять, что все подлизываются к тебе, потому что боятся твоих родителей!
Жар поднимается по моим щекам. — Мистер Хоутон никогда не подлизывался ко мне. Я получил эти оценки, потому что вы помогли мне, и я совершенствуюсь, и…
— Если бы ты хотел совершенствоваться, ты бы хоть раз вытащил свой палец и сделал хоть какую-то работу!
— Но я же делал! Я сделал всю работу, которую ты мне задала! — Я смотрю на нее, мое сердце бьется так быстро, что мне почти приходится переводить дыхание. — Я не понимаю, к чему это?
— О, не понимаешь?
Она обошла стол и встала прямо передо мной, глядя на меня с полным презрением, исказившим ее лицо.
— Может быть, это происходит от того, что ты превращаешь мою жизнь в ад все эти годы? Или, может быть, потому, что ты заставляешь меня тратить время на то, чтобы учить тебя, в то время как ты проводишь все свои уроки, трахаясь? Или, я не знаю, может быть, потому что ты дерьмовый человек и стоишь мне моей гребаной работы?
Теперь настала моя очередь усмехаться. — Перестань притворяться, что эта работа была смыслом твоей жизни, Саттон. Тебе вообще было наплевать на эту работу, я знаю, что ты ходила туда только для того, чтобы пофлиртовать с этим придурком.
Лицо Софи краснеет так быстро, что кажется, будто я только что ударил ее по обеим щекам. Ее взгляд замирает. Она делает один шаг назад — достаточно,
чтобы сказать мне, что я сказал правду, достаточно, чтобы подтвердить все мои подозрения.Достаточно, чтобы мне стало чертовски больно.
— Фредди не мерзавец, — говорит она.
Фредди. Его имя, такое обычное, такое глупое, каким-то образом делает его еще более реальным, словно оживший деформированный кошмарный монстр.
Моя ненависть к нему вспыхивает, как зажженная спичка.
— Пристает к 18-летней, — выплюнул я. — Это именно то, что я бы назвал жутким.
Ее глаза расширились и недоверчиво смотрят на меня. На мгновение она теряет дар речи. Затем ее глаза сужаются. Она наклоняет голову, и ее голос становится мягким и убийственным, когда она произносит.
— Так вот почему ты сообщил обо мне? Потому что… что? Потому что ты ревновал?
Я тяжело сглатываю. Мое лицо пылает, грудь горит. Я даже не смущаюсь — Софи говорит чистую правду. Я чертовски ревную, так ревную, что мне больно. И мне почти приятно, что она наконец-то признала это, как будто она почесала нестерпимый зуд, до которого не мог дотянуться сам.
Я делаю шаг вперед, преодолевая расстояние, которое она уступила ранее. Я приближаюсь к ней, втягиваясь в гравитационное поле ее присутствия. Ее запах опьяняет меня, навевая воспоминания о ее горячем рте, прижатом к моему, о ее красивой киске, нащупываемой моим языком и вокруг моего члена. Желание терзает меня, опаляя разум, сжигая все, что я планировал сказать.
Вместо этого слова сами собой вырвались у меня изо рта. — Почему ты выбрала какого-то урода, полное ничтожество, когда у тебя есть я?
Это совсем не то, что я хотел сказать, но я даже не могу контролировать поток слов, льющихся изо рта. Ее глаза расширились от откровенного шока. Мне так хочется прикоснуться к ней, что приходится сжимать кулаки, чтобы не потянуться к ней. Она так маняще близка — она всегда так чертовски, так мучительно близка, и все же всегда недосягаема.
Почему? Почему я не могу просто взять ее?
— Я не хочу тебя, — рычит она, отвечая на оба моих вопроса, озвученных и невысказанных. Шок в ее глазах исчезает, сменяясь темным, жестоким триумфом. — Наверное, это трудно проглотить, да? У тебя есть накаченный пресс и все деньги мира, а ты мне все равно не нужен.
Я резко подаюсь вперед, наконец-то позволяя себе прикоснуться к ней. Схватив ее за талию, я притягиваю ее к себе.
— Лгунья. — Я грубо беру ее лицо в руки, наклоняю назад. Она смотрит на меня, не боясь. В ее глазах что-то дикое и жгучее. Ее губы влажно приоткрываются, как будто она ждет, что я ее поцелую. — Ты грязная лгунья.
Вместо поцелуя я откидываю ее голову назад, обнажая шею, и впиваюсь зубами в бледную плоть. С ее губ срывается хрип, и ее тело выгибается навстречу моему, посылая в меня болт жестокого возбуждения. Ее пальцы впиваются в мои руки, вгрызаясь в мышцы, и она крепко прижимается ко мне.
— Ты, блядь, хочешь меня, — рычу я ей в шею, грубо толкая ее на стол. Я прижимаюсь к ней бедрами, мой твердый член жаждет ее тепла. — Ты можешь лгать до самой смерти, но твое тело не лжет. Ты хочешь меня.