Рыцарь Спиркреста

Она ничего не отвечает. Ее глаза закрыты капюшоном, и она смотрит на меня. Опираясь на локти, она расслабленно прислоняется к столу, как будто ей скучно. Я обхватываю пальцами ее горло. Я даже не хочу причинять ей боль, я просто хочу, чтобы она почувствовала что-нибудь — хоть что-нибудь. — Скажи это, Саттон.

Ее губы кривятся от презрения. — Я, черт возьми, презираю тебя.

Мой член болезненно напрягается от ее слов. Я знаю, что это так — я начинаю подозревать, что ее ненависть ко мне может быть единственной причиной, по которой она трахается со мной.

Я сжимаю ее шею, и ее улыбка становится шире. Я задрал ей юбку. Сегодня на ней нет колготок, только черные носки до бедер, совсем простые и черные трусики. Но ленты обнаженной плоти между трусами и носками достаточно, чтобы заставить меня болезненно напрячься.

Она не останавливает меня, когда я просовываю руку внутрь ее, и я быстро понимаю, почему. Мои пальцы находят шелковистые складки ее киски, они скользкие от влаги. Во мне вспыхивает дикий триумф. Она может ненавидеть меня сколько угодно, но ее тело не может лгать так, как она.

Я грубо стягиваю с нее белье. Я хочу трахнуть ее так отчаянно, что мне трудно дышать. Больше, чем трахать ее, я хочу требовать ее, доставлять ей удовольствие. Я хочу, чтобы она знала, что я единственный, кто может вызвать у нее такие чувства.

Я провожу пальцами по ее влажной киске, лаская ее до тех пор, пока она не начинает извиваться в моих руках. Я ухмыляюсь ей. — Ты тоже это презираешь?

Она смотрит на меня, а я провожу пальцем по линии ее киски до клитора, потирая большим пальцем крошечную точку. Ее бедра подрагивают, и изо рта вырывается тоненький удивленный вздох. Она прикусывает губу, но я продолжаю ласкать ее, создавая медленный, устойчивый ритм.

Внезапно она поднимается и закрывает рукой мое лицо.

Темный гнев и сырое удовольствие обжигают меня: она хочет кончить, но не хочет смотреть на меня. Поскольку Софи так любит врать себе, она, вероятно, хочет притвориться, что это не я делаю это с ней.

— Нет. — Я отталкиваю ее руку и прижимаю ее спиной к столу, прижимая руку к ее груди. Она хватает меня за руку обеими руками, но у нее не хватает сил, чтобы оттолкнуть меня. Я продолжаю давить на нее, лаская ее клитор и не сводя с нее взгляда. — Ты можешь презирать меня сколько угодно, Саттон, но ты, черт возьми, будешь смотреть на меня. Ты мокрая, потому что это я делаю это с тобой. Ты кончишь, потому что это я прикасаюсь к тебе. Не какой-то случайный парень, не кто-то, кто, как ты думаешь, тебе нравится. Я.

Должно быть, она близка к оргазму, потому что ее бедра перестали дергаться, и она стала очень неподвижной, все ее тело дрожит, глаза расширены и остекленели. Опустившись к ней, я подхватываю ее бедра, поднося ее восхитительную киску к своему рту.

— Давай, Саттон. Ненавидь меня и кончи для меня.

Я прижимаюсь к ней языком, пробуя ее на вкус, дразня ее. Ее бедра бьются об меня, чувственные, требовательные, неотразимые. Я целую ее киску и глажу языком ее клитор, сначала медленно, просто чтобы помучить ее. Ее дыхание сбивается, ее бедра дрожат вокруг меня. Я чувствую, как она близка к тому, чтобы кончить. Это совершенно манящее зрелище — единственный раз, когда Софи действительно находится в моей власти.

Эта власть — власть держать ее на грани оргазма, власть заставлять ее кончать так сильно, что она рассыпается в дрожащую кашу — это как гребаный наркотик. Я не могу насытиться им. Я увеличиваю темп, поглаживая быстрее. Достаточно нескольких движений языком, чтобы она впала в оргазм.

Хриплый крик срывается с ее губ, и она бьется об меня, вцепившись пальцами в мои волосы. Она прижимается к моему рту, ее дрожащие бедра сжимают мою голову. Затем она безвольно опускается обратно. Ее всю трясет, но она тут же поднимает себя со стола.

Ее щеки пунцовые, а аккуратный хвостик растрепан, темные пряди рассыпались. Она бросает на меня взгляд, смешанный со стыдом и яростью, и тут же начинает поправлять его форму.

— Это ничего не значит, — говорит она низким и жестким голосом. — Мы оба достаточно взрослые, чтобы понимать, что секс не имеет ничего общего с эмоциями.

Мое сердце бешено бьется — ее вкус все еще у меня на языке, и это затуманивает ясность мысли, которая мне сейчас так нужна. В конце концов, единственное, что я могу сказать, это правду. Болезненная, ужасная правда.

— Разве ты не знаешь, как сильно ты мне нравишься? — Мой голос едва превышает шепот. — Я, черт возьми, только о тебе и думаю, все время. Я бы сделал все, что ты попросишь, Софи, если бы только ты… — Я останавливаюсь, чтобы провести рукой по волосам. Они влажные от пота. — Если бы ты была со мной, ты могла бы получить все, что захочешь.

— Точно, я могла бы иметь все, что захочу, — хрипит Софи, ее голос стал намного тише, а глаза блестят так, будто она вот-вот расплачется, — до того момента, когда ты решишь жить дальше и отбросишь меня в сторону, как будто я ничто.

Я отшатываюсь. — Я бы никогда так не поступил!

— Ты чертов идиот! — восклицает она. В ее голосе звучит ярость, но слезы, как хрустальные жемчужины, висят на ресницах. — Ты сделал это!

Это останавливает меня на месте. Я опускаю взгляд на нее, потому что видеть ее глаза, снова полные слез, чертовски больно.

— Это было по-другому.

— Конечно, — усмехается она, сердито вытирая рукавом лицо. — Я уверена, что ты искренне в это веришь.

Как я могу сказать ей правду? Что мне нравилось дружить с ней, но что мне пришлось выбирать между нашей дружбой и Спиркрестом? Что я предпочел держать Луку подальше от нее, а не защищать ее? Что все, что я делал до сих пор, было ошибочной попыткой уберечь ее от него?

Что даже когда я ненавидел ее, я все равно хотел только ее?

В конце концов, между счастьем Софи и тем, чтобы она была предоставлена самой себе, я выбрал последнее. Я никак не могу объяснить ей все это, чтобы не показаться жалким, а она и так меня презирает.

Она считает меня эгоистом, глупцом и лжецом — и кое-что из этого правда, но ей не нужно понимать, что каждый мой глупый выбор был рассчитан на то, чтобы она стала моей. Потому что, в конечном счете, каждый мой выбор только отталкивал ее.

Даже то, что я заставлял ее приходить, только усиливало ее ненависть ко мне.

— Я не собираюсь умолять тебя стать моей, — говорю я наконец. — Не тогда, когда я могу получить любую девушку, которую захочу.

Услышать это от себя — все равно что увидеть, как я прыгаю со скалы в кишащий акулами океан. Я смотрю, как лечу навстречу своей гибели, даже не имея возможности остановиться, прекрасно понимая, что только что мной руководила гордость, а не мозг.

Она улыбается. Еще до того, как она успевает собрать свои вещи со стола, я понимаю, что она закончила разговор.