Рюрик

Гостомысл безнадёжно махнул рукой вслед ушедшему, горько вздохнул, согнулся в три погибели и мрачно задумался.

Вадим стрелой слетел с крыльца дома посадника и пересёк просторный двор. Меховая сустуга на князе широко развевалась, длинные полы трепал сырой холодный ветер, но Вадим не замечал ни холода, ни сырости. Отворив рывком калитку, он едва не сшиб с ног известного новгородского волхва-кудесника, которому, наверное, было не меньше ста лет, но держался этот мудрый словенский жрец ещё прямо, был седоголов и длиннобород. Уступить бы дорогу Ведуну, не лететь бы буйным ветром навстречу, но зло кипело так бурно в душе новгородского князя, что даже заветы, усвоенные с детства, о почитании мудрой старости не приостановили его бега.

Ведун посторонился, уловил безумство взгляда новгородского князя и прошептал ему вслед:

– Идёть, словно леший, а душа горить, яко огонь! Совы… правду, ведаю, глаголили…

Вадим убежал, не слыша Ведунова пророчества, а кудесник неторопливо переступил порог Гостомысловой светлицы.

– Доброго тебе духа, новгородский владыка!
– старческим голосом произнёс он и поклонился главе объединённых словен.

– А-а!
– хрипло протянул новгородский посадник, тяжело разгибая спину и поднимаясь навстречу кудеснику.
– Ведун, глашатай судьбы, идёт!
– с грустной улыбкой поприветствовал он волхва и с трудом договорил: - А я только что хотел послать за тобой. Учуял ты мой зов.
– Пряча усталость и превозмогая боль, всё ещё державшуюся в груди, Гостомысл подошёл к старцу и печально проговорил: - Что молвишь, мой мудрый советник?

Он обнял старика и усадил рядом на широкую беседу за стол.

– Цежи отведаешь? Али киселька гречишного?
– Гостомысл подвинул Ведуну два глиняных блюда. Старик поклонился благодарно, осторожно взял в руки блюдо с гречишным киселём, отпил немного и проницательно оглядел посадника.

– Что-то ты не бойкой нонче, - нерешительно произнёс кудесник, но Гостомысл махнул рукой.

– Бывает! Поведай лучше, с чем пришёл, - попросил посадник и подсел поближе к Ведуну.
– Сказывай, о чём душа болит!

– Поведаю тебе совиную бойню, - неторопливо проговорил волхв и отпил ещё немного киселя.

– Что-о?
– недоверчиво протянул Гостомысл и уставился на Ведуна.
– Ты молви суть, а не… совиную бойню, - заторопил он его, поглаживая правой рукой грудь.

– Не гори, яко шарлахе!
– предупредительно остановил старик посадника, настороженно наблюдая за беспокойными его руками.

Гостомысл, морщась от скованности в груди, засмеялся.

– Сколь красных красок ты ведаешь!
– удивлённо воскликнул он.
– И со всякими меня равняешь!
– снисходительно заметил посадник.

– А ты зришь себе, коли злобою кипишь?
– терпеливо спросил Ведун, шутливо ткнув пальцем в лоб посадника.

– Нет, - ответил Гостомысл и смеяться перестал.

– Коли злобою мучишься, толи яко алый маки бывают, - проговорил Ведун и испытующе глянул на посадника: - Сказывать ли о совиной-то бойне? Али всё сам учуял?
– тихо спросил он.

– Почти, - грустно начал посадник, - сам всё учуял, но твою лесную весть не ведаю. Сказывай о совах! Николи они вроде и не дрались меж собой. Когда сие было?

– Этой ночью, - ответил старец, снова вглядываясь в обеспокоенное лицо посадника.

– Это… намёк на… близкие события?
– быстро спросил явно испуганный Гостомысл.
– Ныне полнолуние, - рассеянно произнёс он и со страхом поглядел старцу в его ещё удивительно голубые глаза.

– Да, - ответил Ведун, не привыкший скрывать свои приметы от новгородского владыки.

– Тогда сказывай скорее, - живо потребовал тихим голосом посадник.

– Давно я этого не видел, - дивясь, начал старец, а Гостомысл уселся поудобнее и приготовился слушать.

– К ночи все твари лесные уснули, и нигде не было ни шороху, ни писку, - как дивную сказку, сказывал Ведун своим тихим, заговорщическим голосом недавнюю лесную быль.
– Я оглядел небеса и не нашёл ни облачка; а луна, яко Лель, блисташе, - заворожённо воскликнул он.
– Вдруг слышу: летит и крылами близко-близко машет, я аж согнулся от страху, - сознался, улыбнувшись, старец, посмотрев на сосредоточенное лицо посадника, и, передохнув, таинственно продолжил: - Перелетела чрез меня одна сова, села на молодую сосну и ждёт. Немного погодя летит другая и прямо на первую, в лоб! Я аж ойкнул! Давно ведаю, что совы к дому прилетают ко смерти, а к чему совы бьются, боюсь и думу думать, - горько признался мудрец и оглядел согнувшегося посадника.

Гостомысл нахмурил лоб и призадумался.

– Ну, и все?
– удивился он.

– Нет, не все, - мягко возразил мудрец. Он, казалось, думал: продолжить или нет - и, решившись, тихо добавил: - Яко зло бились две совы и молча! Прилетела третья тогда, когда вторая заклевала первую. И опять без писка, без карканья, молча, клювами друг друга, с остервенением стуча то в лоб, то в глаз, я аж затаил дыханье…

– Ну, и кто кого?
– нетерпеливо спросил посадник, глянув из-под лохматых бровей на кудесника.

– Опять победила вторая, заклевала третью, но не до смерти, и та улетела, яко калека, ко себе во гнездо, - со вздохом закончил Ведун, не отрывая взгляда от посадника.

– Любопытно, - пробурчал Гостомысл.
– А другие птахи вели себя спокойно?
– хмуро спросил он, понемногу разгибая затёкшую спину.

– Да, - ответил Ведун, чуть призадумавшись.

– И никто не вступился за калеку?

– Никто, - подтвердил кудесник.

– А как повела себя победительница?
– живо спросил Гостомысл, выпрямившись, и уже спокойно опустил на колени руки.

– Сначала молчала, а потом замахала крылами, но не улетела, а яко запричитала сама на себя и яко избивала сама себя за гнусное злодеяние, медленно и как невиданное чудо поведал старец посаднику.

– Да ну?!
– не поверил Гостомысл и вгляделся в лицо кудесника.

– Так всё и было, мой послушниче, - улыбнулся Ведун и погладил посадника по плечу.

Гостомысл встал, прошёлся вдоль светлицы, потеребил свою бороду и отвёл глаза от кудесника.

– А что сын твой, Рюрик?
– тихо спросил вдруг Ведун, не боясь разгневать посадника столь дерзким вопросом.

– Сын яко сын, - тяжело вздохнув, тихо проговорил Гостомысл, нисколько не смутившись.
– Он даже не ведает, кто его отец, - с горечью молвил посадник и медленно подошёл к очагу. Он взял щипцы и перевернул в очаге потухшее полено. Затем бросил щипцы, отошёл от истопки и жёстко, самому себе, изрёк: - Ему и в голову дума не идёт, почто позвали именно его, а не другого. Сие значить: воспитал сына Рюрика не я, - горько сознался Гостомысл.
– И не ведаю я, как быть дале, - вдруг беспомощно добавил посадник и повернулся к волхву.