Рюрик

– Знаешь, Руц, у нас свои боги, и мне непонятен этот новый бог, которого ещё вдобавок признала богом иудейская беднота, - улыбаясь, ответил наконец Рюрик.
– И тебе я не советую его любить, - серьёзно добавил он.

– Только потому, что он бог бедноты?
– переспросила Руц, не веря ни единому слову мужа.

– Да!
– вяло отмахнулся Рюрик.
– Ненавижу бедность, потому что она всюду преследует наше племя!
– раздражённо пояснил он.
– И ты знаешь, моя красавица, мне больше по нраву наш бог Радогост. Он веселит душу, вселяет надежду… Так и полежал бы подольше на пурпурном ложе, как он. Только вот красивого гуся для своей буйной головы никак не поймаю.
– Рюрик вдруг весело рассмеялся, изображая выразительным жестом своих рук маленького гусёнка на своей голове, как это было на всех славянских изображениях Радогоста.

Руцина грустно улыбнулась, глядя на то, как веселится её муж, но что-то в этом веселье её насторожило.

– Ну, а если уж поклоняться богу бедноты, то надо стать безропотным рабом и оставить своё племя, - очень грустно проговорил Рюрик и тяжело вздохнул.

– Мне больше нельзя говорить с князем рарогов?
– ласково спросила Руц, поражённая переменой в его настроении, и хотела было поцеловать его, но вовремя сдержалась.

Рюрик ещё раз глянул на неё, убедился в её настойчивости и безнадёжно подумал: "Пусть скажет всё сейчас, другого такого случая я себе не позволю. Пусть говорит…"

– Говори, женщина!
– позволил князь говорить своей первой, старшей, жене с той насмешливой торжественностью, с какой он обратился бы только к полуторагодовалой дочери.

Руцина легко встала с постели, быстро оделась и тотчас же заставила мужа последовать её примеру.

Рюрик безропотно, но с явным удивлением и недовольством повиновался ей.

– На, поешь.
– Руцина дала Рюрику кувшин с овсяным киселём и овсяную лепёшку.

"Хорошо ещё, что не заставила совершить омовение и постоять перед священным котелком", - хмуро подумал Рюрик и глянул в правый угол одрины княгини: котелок на серебряной треноге стоял на своём исконном месте.

Князь облегчённо вздохнул: "Значит, Христос ещё не так сильно ранил её душу. Это уже лучше…" Он перевёл взгляд на туалетный столик жены и ахнул; на столе стоял небольшой, но красивый, добротной работы позолоченный… семисвечник! "Так вот где причина её озабоченности!.. Предки были правы, что запрещали хмельным князьям заходить к своим жёнам. Войдёшь хмельным выйдешь одурманенным… Ну, Руцина!.." - Рюрик жевал лепёшку, хлебал кисель и смотрел во все глаза на свою старшую жену.

"Так, значит, побеседуем, моя миссионерка?!" - мысленно он уже звал её так и, недобро улыбнувшись, подумал: "А что, если ей удастся то, что не удалось тем, двоим…"

Руцина уловила перемену в его настроении, каким-то чудом угадала причину его сопротивления, но отступать уже не могла.

Это было не в её характере. "Ну, будь что будет", - решила она и ринулась в бой.

– Рюрик, ты так улыбаешься, глядя на меня и семисвечник, будто всеведущ. А между тем, мой любимый, есть вещи, которые не может объяснить даже Бэрин.

Рюрик поставил на стол кувшин. Вот сейчас он понял, за что любит Руц, за упорство: уж если она что-то задумает, то пустит в ход все женские уловки, и слабость, и силу свою, но от своего не отступится. Он улыбнулся ей, кивнул: "Продолжай, я внемлю тебе". Она же, уловив эту его тёплую, нежную улыбку, споткнулась на слове, печально подумала: "Господи, дай мне силы! Я так люблю его, что готова за одну его улыбку идти за ним куда угодно…"

Пытаясь нахмуриться, она свела брови и, вздохнув, смиренно попросила:

– Не смотри на меня так, Рюрик! Выслушай меня!
– взмолилась она, сложив обе руки ладонями вместе, а затем на мгновение закрыла лицо руками.

Рюрик нахмурился:

– Я внимаю тебе, как самый усердный из сынов Израилевых когда тот услышал в пустыне Хорива знаменитые слова: "Я есмь Сущий!" - почти сурово произнёс он, но она уловила в его тоне и едва заметную грусть.

"Отчего же? И как хорошо, что грусть прозвучала в его голосе!" обрадованно подумала было она, но тотчас же поняла и другое: "Ох, как ты не прост, мой Рюрик!"

– Ты мог бы соперничать с Иосифом Флавием… [64]– перебила она его, и голос её прозвучал глухо, словно Руцина поняла всю безнадёжность затеянного ею разговора.

Рюрик же в тон ей продолжил:

– …написавшим историю еврейского народа от сотворения мира в двадцати книгах.

Руцина вспыхнула, подняла голову и глянула ему в глаза:

– Не надо так, Рюрик! Многие народы уже поверили, что Бог - один! убедительно проговорила она, но князь резко прервал её.

64

…Ты мог бы соперничать с Иосифом Флавием… - Иосиф Флавий (ок. 37 -ок. 95) - иудейский историк и военачальник. Во время иудейской войны (66-73 гг.) изменил восставшим и сдался римлянам. Был отпущен на свободу императором Веспасианом и принял его родовое имя - Флавий. Автор трудов «Иудейская война», «Иудейские древности», «Автобиография» и др.

– Я не Акила!
– воскликнул он и решительно встал, - Я не тот грек из Понта, который отрёкся от язычества во имя иудейства!

Руцина умолкла. Она поняла, что Рюрик не хочет этого разговора. Он уйдёт - и все. А надо, надо сделать так, чтобы не ушёл. Но как?! Как убедить его в том, что с верой в Христа не будет больше войн? Не будет кровопролитий?

Не нужно будет ковать шлемы и мечи. Мужчины не будут ходить в эти ужасные военные походы, а женщины и дети не будут оплакивать погибших и рвать на себе волосы от горя. Ну почему он так упорствует? По-че-му?..

Рюрик прошёлся по одрине раз, другой и, видя, что Руц затаилась, а не отступила, - не столько решительно, сколько, пожалуй, как показалось Руцине, обречённо, проговорил:

– Вот что, моя миссионерка, - вслух назвав жену так, как уже не раз называл её про себя, Рюрик не улыбнулся; при этом в его глазах были явная растерянность и досада, но он попытался это скрыть от жены и поэтому резко опустил голову.
– Вот что, моя милая, пылкая Руц! Верь ты в этого Йогве или Христа. Мне всё равно, как ты будешь называть своего сверхсущего. Но меня, слышишь, меня от Святовита, от моего Перуна, от Сварога, Стрибога - от всех моих богов ты не оторвёшь! Я с молоком матери впитал их дух! Я с мечом отца принял их заветы! Я со шлемом Сакровира и его щитом защищал наши земли. Так почему сейчас, когда они даровали мне победу над лютыми германцами, почему сейчас я должен их предать и перейти в другую веру, приносить жертвы чужому богу?
– Он взял жену за плечи и слегка тряхнул её.

– Рюрик!
– простонала Руцина и попробовала погладить его руки, но он отдёрнул их от неё, как от скверны.

– У вас, женщин, волос долог, а ум короток. Вам всё не хватает чего-то. А мы… - Он закрыл глаза и покачнулся.
– Юббе! Бедный Юббе потерял столько крови на нашей земле, сражаясь против наших врагов!
– прокричал наконец Рюрик и, повернувшись к жене, желчно добавил: - А ты! здесь! в моём доме! с миссионерами!.. Выгнать бы их на поле брани да посмотреть, как они умеют воевать!.. Как ты посмела?! Как ты посмела меня предать?
– с ужасом повторил он этот вопрос и готов был повторять его бесконечно.
– Не подходи ко мне больше!
– угрожающе жёстко прошептал он, тяжело дыша.

Руцина испуганно вскрикнула. Если он сейчас проговорит три раза подряд роковую фразу: "Ты мне больше не жена!", то она пропала.

Жена-изгой… Это то, чего больше всего боялась любая женщина её племени. Она содрогнулась. По спине пробежал холодок.

Руцина испуганно смотрела, как Рюрик неуклюже опустился на единственный в её одрине табурет, как он тупо уставился в пол, как тяжело дышал, как временами брезгливо передёргивал плечами, и в оцепенении ожидала решения своей судьбы.

Рюрик отдышался. Встал. Тускло посмотрел мимо жены и… молча вышел.