Рыжик

"О, господи, чего это я?!"

Люда перевела дыхание и украдкой огляделась. Вся комната была заставлена по периметру столами. За ними сидели сотрудники различной степени древности и внимательно разглядывали новичков. Стены над их головами под потолок были увешаны огромными картами жутко значительной расцветки... Нормальный коллектив. Люда прислушалась к себе, но мимолётная паника больше не возникала. Меж тем, представление продолжалось.

– Юлия Каминская и Людмила Затынко!
– торжественно объявил Михайло Михайлович и неожиданно перешёл на "кавказский": - Камсамолкы, спартсмэнкы, и - вах!
– просто красавицы!

Повисла такая тишина, что казалось, даже Людыны мысленные метания стали слышны окружающим. Под перекрёстными взглядами она почувствовала себя как-то неловко.

– О– о-о, пан Ромцю!
– раздалось сбоку ворчливо-тягучее.
– Бачте, як-то тепер вигляда... комсомольське пдплля, - поднял там указующий перст растрёпанного вида дедок.

– Не-е-ет, шановный [прим.
– "уважаемый"], они не подпольщицы, - успокоил его пожилой мужчина, во внешности которого превалировал высокий ленинский лоб.
– Они марксистки-террористки!
– И с серьёзной миной обратился к виновницам "торжества": - Девушки, мы никому не скажем, но признайтесь, вы читаете под одеялом труды Маркса и Энгельса?

Ни слова не говоря, "подпольщицы и террористки" зарделись алым цветом, с головой выдавая и себя, и всё революционное подполье, которое после развала Союза поднялось за честь страны вредить буржуям - резать факсы, взрывать бигборды...

– Да оставьте детей в покое!
– подошла к ним интеллигентного вида женщина и обняла сразу обоих - ("Будто птица крыльями прикрыла", - мелькнуло ощущение).
– Не обращайте внимания, девочки, - улыбнулась женщина.
– Пойдёмте, мы вам столы выделим. И кстати, - она значительно посмотрела в сторону ленинообразного "пана Ромця".
– Кое-кто обещал убрать свой мотлох.

– Ради Вас, дамы...
– тот кряхтя поднялся и боком протиснулся в промежутке между столами. Стоя он оказался вообще - вылитый Ленин в Октябре. И как тот вождь на субботнике, прям не дожидаясь пролетариата, собственноручно взялся собирать какие-то огромные бумажные плахты, наваленные в углу комнаты. И быть ему погребённым там заживо, если бы не пришли на помощь сначала добрая женщина, а потом и Михайло Михайлович. В шесть рук они скатали рулонами всю кипу, под которой оказалось даже не один, а целых два стола!

– Прошу!

– Ну, от и ладно, - обрадовался начальник поводу смыться.

Но не тут-то было! Женщина оказалась не только доброй, но и хозяйственной:

– Не поняла, Михал Михалыч, а принадлежности?

– Може вы як-то сами?
– безнадёжно заканючил грозный руководитель.

– Так! Начальство!

– Уфф, грабижныки...
– сдался тот, и Люда прониклась к женщине страшенным уважением.

– Нечего-нечего...

– Ладно, сейчас Олежку зловлю и нагружу, - проворчал Михайло Михайлович.
– Должна же и от него быть якаясь-то польза.

При слове "Олежка" Юлька напряглась, затерявшись смущённым взглядом где-то в полу. Но Люда не успела оценить значение этого жеста, потому что тут её взяли под руку... её подвели... её усадили на личное РАБОЧЕЕ МЕСТО. За её собственный РАБОЧИЙ СТОЛ! Наверное, это был обычный однотумбовый стол, уже старенький, давно отработавший своё, с царапинами и дырками от кнопок, но Люда так прониклась уважением к этому заслуженному ветерану, что легонько погладила дерматиновую столешницу: "Привет давай знакомиться..."

...и будто в зеркале увидела...
– себя?

Целый ворох едва уловимых ощущений сквозняком пронёсся в голове. Но едва она попыталась хоть одно из них "уловить", как снова оказалась за столом. Люда вдруг поняла, что, как заведенная, гладит ладонями столешницу, а в душе кристаллизуется, невесть откуда взявшееся чувство благожелательного спокойствия.

"Не поняла? Шо за "выжуты суменя""?

[прим.
– "угрызения совести", но по созвучию - "выбрыки сознания"]

– Гхым...
– выдала она на пробу и, убедившись, что это её собственный голос, подняла растерянный взгляд.
– Кажется, я ему понравилась...

Коллектив на это заявление слегка опешил, а Юлька драматично закатила глаза. Не растерялся только растрёпанный дедок.

– Вчиться, молодьож, – назидательным тоном обратился он к портрету Карпинского на стене, - як то треба шанувати орудя труда, - и добавил строго: - Це вам не голим пупком свтити!

Юлька увяла и непроизвольно одёрнула модно коротковатую кофточку. "То-то..." - позлорадствовала Люда, но тут женщина вспомнила об обязанностях хозяйки:

– Ну что ж, - она вернулась за свой стол и представилась: - Меня зовут Екатерина Львовна. А это, - она обвела рукой едва не всю комнату, - наши корифеи и даже, не побоюсь этого слова - "зубры": Роман Николаевич (дедок снизошёл до кивка) и Владимир Иваныч ("пан Ромцю" приветственно покрутил ладонью).

И предваряя поползшие было вверх Людыны брови, тут же пояснила:

– Не удивляйтесь, наш пан Ромцю любит поговорить, так сказать, с умным человеком.

"Дурдом..." - закатились Юлькины глазки и в кои-то веки Люда с нею согласилась.

– И кстати, не старайтесь называть его "Мыколаевыч".

– Почему?
– уже не слишком, чтоб удивиться, поинтересовалась Люда.

– Потому что отец его был ещё Николай, а "Мыколаи" у здешнего народа появились гораздо позже.

Их знакомство, пополам с экскурсом в историю родного края прервала дверь. Хотя и не по своей воле. Она грохнула. Да так, будто её, несчастную, открыли пинком ноги. Собственно, так оно и было, потому что обе руки появившегося молодого человека были заняты.

– Тёть Кать, принимайте товар!
– бодро сообщил он с порога и "поскакал" к ней через всю комнату, гремя канцелярскими принадлежностями в картонных коробках.

На полдороги Олежка вдруг заметил, что Екатерина Львовна "делает" ему глазами куда-то в сторону. На ходу оглянувшись, он обнаружил в пустовавшем ранее углу некое блондинистое "облачко", сверкнувшее хорошенькими глазками из-под скромно запахнутых ресниц. Люду, с её бледным ликом и "лисьим хвостом", как всегда не заметили. "Ну и как это называется..." - только начала она закипать от зависти, но тут случилась катастрофа - у Олежки закончилась комната...