Рыжий: спасти СССР 2

Мы посмеялись.

— Надолго тебя ко мне приставили? — спросил я.

— Точно не скажу. Во всяком случае, пока вы… Ты — в Москве.

— Понятно.

Я ведь не просто так спросил. Хороший мужик. Надежный. Мне такой еще понадобится. Конечно, в Питере у меня есть Степан, но у него с Настей наклевывается семья, могу ли я им рисковать? А — Илья мужик служивый, риск — это его профессия. Опять же — из органов. С лицензией на убийство. Гвишиани, если эти были абреки от него, вряд ли откажется от повторной попытки со мною разобраться. Видать, крепко я зацепил этого прохвессора кислых щей. Здесь либо мафия, либо — иностранная разведка. Цапанули его тогда в Австрии, как пить дать. Вот он и ерзает.

«Копейка» пересекла МКАД и втянулась в столичные улицы и проспекты. Мы больше ни о чем не говорили с Ворониным, но до гостиницы не доехали. В кармане «соседа» захрюкала рация. Он ответил:

— «Тринадцатый» на связи.

«Тринадцатый», «Девятый» говорит. Приказано доставить Объект по адресу…'

— Вас понял, «Девятый», доставить Объект по адресу…

— Объект — это ты, — пояснил Илья, отключая передатчик.

— Догадываюсь, — хмыкнул я. — А что там, по этому адресу?

— Особо охраняемый объект.

— Объект доставить на объект… Надеюсь, это — не тюрага?

Он покачал головой. Отрицал, а мог и соврать. Прикажут — так и вовсе шлепнет. Опыт у него уже есть. Приобрел на моих глазах. Не соврал. Не тюрага. Двухэтажный дом в центре, в неприметном переулке, но за железным забором. Проверка документов. Пропустили только меня. Во дворе встретил парень в костюме. Похоже — охранник. Чей? Хотя — какая разница. Он довел меня до двери и там передал девушке. По виду — горничной.

Она проводила меня в большую комнату с эркером. Усадила в кресло, такие именуются «вольтеровскими», и вышла, стуча каблучками. Я посмотрел вслед. Да, такие ножки просто созданы для того, чтобы привлекать мужское внимание, а стук каблучков по паркету — звуковой ориентир — куда поворачивать голову. И тут же послышались другие шаги. Мужские. Так ступают солидные, уверенные в своей власти над людьми, товарищи.

— Здравствуйте, Анатолий Аркадьевич!

Я поднялся.

— Здравствуйте, Григорий Васильевич!

Обменялись рукопожатиями. Вернулась горничная, прикатила столик на колесиках. Завтрак. Ну да, мы утречком подмели на даче, что после вчерашнего пиршества осталось, но тут икорка, осетринка, жульен — грех отказываться. Романов тоже не стал. Мы с ним поели, не торопясь, но без лишних разговоров. Под кофе. А когда обладательница превосходных ножек выкатила столик с опустошенной посудой, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, сказал с улыбкой:

— Ну хлеб мы с вами уже преломили, теперь с чистой душой можно приниматься и за дела!

* * *

Давно уже Романов не испытывал такого воодушевления. Ему всегда нравилось заниматься не аппаратными играми, а реальным делом. Чувствовать себя — не чучелом в президиуме, а — хозяином. Менять жизнь любимого города. Чтобы при нем строились новые станции Ленинградского метрополитена, возводились жилые кварталы, открывались Парки и Дома Культуры. Чтобы дети ленинградцев могли ходить в современные детские сады и школы. Чтобы иностранные и советские туристы любовались не только наследием царского режима, но и видели, что город на Неве молодеет, не страшась, как прежде, наводнений.

Здесь, в столице нашей Родины, его, Григория Васильевича, значение как бы умалялось. Из хозяина он превращался в гостя. В одного из многих членов ЦК и в рядового члена Политбюро. Разве состязаться ему с Сусловым или Андроповым? Или — с Алиевым и Рашидовым. Эти тоже хозяева, но целых республик, фактически — государств. А он всего лишь руководит областным комитетом Коммунистической Партии Советского Союза в бывшей имперской столице. Романов, да не тот. А он хотел стать — тем. Добраться до самого верха. И теперь у него такой шанс появился.

Вовремя поддержал инициативу Андропова, которого многие в ЦК видели преемником стремительно слабеющего Генсека. Но ведь и Юра тоже не молод. Умрет Брежнев, сколько главный комитетчик успеет поруководить страной? Романов осторожно навел справки о здоровье «друга». Не у Чазова, конечно. У того сведений о насморке не выудишь, не то что о чем-то более серьезном, но есть и другие люди. В общем, на долгую жизнь верному последователю Дзержинского рассчитывать не приходится. Кто следующий? Черненко, если доживет… Глава Ленинграда был еще молод и мог рассчитывать на то, что переживет обоих.

Этот рыжий юнец, который без стеснения лопает черную икру, может оказаться той пешкой, с помощью которой он, товарищ Романов, при определенной сноровке, сумеет пройти на шахматной доске высшей власти в ферзи. И дело не столько в том, что его инициатива, поддержанная уже на самом верху, сама по себе интересна, сколько в том, что она может расшатать сложившуюся систему партийно-хозяйственных отношений, дать дорогу людям мыслящим прогрессивно, но в силу своей честности, бьющимся в глухую стену финансовой дисциплины.

— Во время предыдущей нашей встречи, вы говорили, Анатолий Аркадьевич, что у вас есть и другие идеи. Поделитесь или… секрет?

Чубайсов молчал. Настороженно глядя на него исподлобья. Романов его понимал. Могут ведь и задвинуть в дальний угол, а идеи выдать за свои. Желающих погреть руки у чужого комелька всегда хватает.

— Поймите, я интересуюсь лишь для того, чтобы лучше определиться с тем местом, которое вы должны будете занять в разворачивающихся событиях, — снова заговорил Романов. — Я понял, что место комсомольского функционера вас не устраивает. Вы хотите не столько людьми руководить, сколько — процессом.

— Не совсем так, Григорий Васильевич, — сказал парень. — Руководить — это дело партии и специалистов, а моя функция, скорее, состоит в определении стратегии.

— У вас и размах! — не слишком удивился первый секретарь Ленобкома. — Но вы себе противоречите. Определять стратегию — и значит руководить.

— Григорий Васильевич, можно я скажу прямо?

— Разумеется.

— Давайте разделим задачи. Вы руководите городом. Определяете стратегию его развития. Я — генерирую идеи для этого развития, а вы их воплощаете.

Романов опешил. С такой наглостью он давно не сталкивался. А может быть — никогда. Ведь этот рыжий нахал даже не в первые его замы метит, а минимум — в кардиналы Ришелье. Всесильный советник при слабом государе. Вот только себя Григорий Васильевич слабым точно не считал. И потому видел, что нахальство этого рыжего щенка вовсе не от неопытности и непуганности. Нет в его глазах ни наивности, ни страха. Скорее — ожесточение и твердая уверенность в необходимости перемен. А еще — решимость их осуществить.