С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции
Шрифт:
Все или почти все правда в этом восторженном и наивном рассказе молодого Шухаева. Упрямый выпускник обломал тогда Кардовского, который счел возможным вступиться на совете за его имитацию Рубенса, совет с грехом пополам дал ему звание художника, но в пенсионерской поездке за границу отказал. И тогда за шухаевскую «Вакханалию» стеной встали Александр Бенуа, А. Ростиславов и свободная (да когда ж она была свободнее в России, чем в те годы?) петроградская либеральная пресса. И не то, чтоб тонкому ценителю А. Н. Бенуа понравилось Васькина имитация Рубенса — вовсе нет. Бенуа продолжает старый бой мирискусников с «прогнившей» Академией с одной стороны и с фокусами и новшествами новых русских и западных авангардистов, с другой, защищает
«…на «публичном» экзамене, — писал Бенуа, — академия неизменно и всегда только проваливается. История провалов академии художеств длится уже лет шестьдесят и больше…»
Бенуа высказал подозрение, что Академию раздражает близость Шухаева к «младшему из профессоров» Дмитрию Кардовскому и к обществу «Мир искусства». Не отрицая этой близости, Бенуа темпераментно выступил в защиту шухаевской ученической подделки под Рубенса:
«В самый разгар всяких новшеств и экспериментов, в которых дерзость доходит до гаерства, талантливейший человек вдруг рискует выступить перед публикой с огромным “пастиччо” из старых мастеров. Души Шухаева в этой картине нет, т. е. ее нет в формах и красках ее, целиком заимствованных у Рубенса и Иорданса. Но чувствуется в самом подвиге такого художественного самоотречения большая сила, не шутовское озорство, но подлинная художественная “доблесть”».
Перейдя от акта доблести к достоинствам самой картины, Бенуа не слишком щадит художество Шухаева и все же призывает общество встать на защиту молодого художника:
«Мне эта картина совсем не нравится. Не говоря уж об ее промахах, об ошибках в рисунке, о нескладностях ее композиции, художественно она ни в чем не убеждает: это огромное упражнение, а не произведение творческого духа.
Но нравится мне сам Шухаев, то, что я узнаю о нем из этого произведения. Пусть это пастиччо, однако подделка эта того же порядка, как “подделка” всех настоящих художников.
Не вкусу падкой на мишуру публики хотел угодить в ней Шухаев, но он дал в ней волю своему восторгу перед старыми мастерами… В общем, картина представляет собой очень красивое целое…»
Выступления прессы и в первую «очередь защита Бенуа помогли Шухаеву получить по окончании то, в чем отказала ему Академия. Римское «Общество поощрения молодых художников» (оно называлось также — «Русское общество в Риме») присудило Василию Шухаеву свою премию — двухгодичное пенсионерство в Италии. (Боже, до чего вегетарьянские были времена! И то сказать — на дворе только 1912, и настоящий ХХ век еще, можно сказать, не наступил).
К началу 1913 Шухаев уже добрался в Рим, и друг его Саша Яковлев писал одному из приятелей в январе:
«Шухаев уже неделю там наслаждается апельсинами и макаронами».
А Шухаев наслаждается теплом и регулярно сообщает в промороженный Петербург, что ему так тепло в Риме, что частенько он даже потеет, от чего весь «просолился».
Свою новую картину он пишет по утрам на холме Пинчо, откуда вид с террасы открывается великолепный. Он несколько озабочен тем, что «не может понять подкладки», то бишь, кто за него платит, и почему, и за что, и сколько. Секретарь «Общества поощрения» Хвощинский (человек из русского посольства) вносит 250 франков (немалые деньги!) за его мастерскую и еще кто-то что-то за него доплачивает, но вот надумал он, Шухаев, писать «Поклонение волхвов», и в частном зоологическом
саду просят с него за зверей деньги. Впрочем, к марту 1914 с зоосадом было улажено, и вместе с приехавшим другом Шухаев рисовал зверей.Шухаев надумал также написать картину «Сусанна и старцы». В ожидании приезда бесплатной модели (жены Аленки) Шухаев пишет картину «Карусель» на русские темы и излагает в письме Кардовскому (а еще пространнее в почтительных письмах его супруге Ольге Людвиговне Делла Вос-Кардовской) сомнение в том, можно ли с итальянских мужиков писать нижегородских лапотников. С другой стороны, по их былым поездкам в Бармино русский мужик ему как будто неплохо помнится, хотя побеседовать с мужиками ему, крестьянскому сыну, все «как-то не удавалось в Питере».
Что касается искусства вообще, то Шухаев сообщает друзьям, что живет он в этой стране великого настоящего большого искусства», как на необитаемом острове, потому что все настоящее искусство в Италии в прошлом, а в настоящем ничего нет. Подобное наблюдение приезжие русские делали в Италии неизменно, а поэт Александр Блок даже передал это ощущение стихами:
А виноградные пустыни, Дома и люди — все гроба. Лишь медь торжественной латыни Поет на плитах как труба.Шухаев жалуется, что собственная живопись дается ему нелегко: «ужасно трудная темпера», гораздо труднее масла. Оттого он «нервен в последнее время и недостаточно занимателен» (даже не умел должным образом занять супругу учителя О. Л. Делла Вос-Кардовскую во время ее римского визита).
Шухаев и впрямь много трудится, совершенствуя состав темперы, и подобно мастерам Возрождения, сам изготовляет краски. В этом они с Сашей Яковлевым, как верные ученики Кардовского, были согласны. Лет десять спустя Яковлев с удивлением спросит в письме Кардовского: разве ваши новые ученики не сами растирают краски?
В Риме Шухаеву довелось также поучиться кое-чему у русского художника Николая Лохова, который по заказу какого-то московского мецената делал копии фресок Карпаччо и Ботичелли.
Вдобавок Шухаев писал пейзажи и всяческую натуру. Это была главная заповедь учителя Кардовского — натура и работа с натуры. Ну а натура тут была такая… Просто выгляни из окна мастерской:
«Да, живу-то я, брат, не как-нибудь, — писал Шухаев Яковлеву в Петербург, — слева Piazza di Spagna, справа Piazza del Popolo, а из умывальной комнатки виден подъем на Pincio».
Нынче не всякому туристу так удастся поселиться, разве что очень богатому…
Но, понятное дело, как и во всяком заграничном письме, у одинокого Шухаева — тоска по родине, по друзьям, по снегу, по морозу, по лыжам…
На самом-то деле скучать в одиночестве Шухаеву приходилось недолго: работы было невпроворот, вдобавок дважды и на немалые сроки приезжала к нему в Италию молодая супруга его Елена Николаевна Ежова (Аленка): загорали вместе с ней у моря, путешествовали, развлекались. Но может, все же злоупотребила она вниманием художника, потому что под конец его пенсинерства в Италии привлекла его внимание другая русская девушка (ее звали Вера), которая почти сходу и настолько властно заняла место Елены в сердца художника, так что Аленке пришлось уходить в отставку. Но это было в самом конце итальянского пенсионерства, а пока Аленка еще в Италии терпеливо позировала для картины «Сусанна и старцы». Позировала безотказно, но однажды, улучив свободную минуту на отдыхе, она написала дружеское письмо в Петербург Саше Яковлеву, и в этом письме пожаловалась, что по сравнению с ним, с Сашей, Василий работает все-таки ужасно медленно: