С Петром в пути

В местечко Карловицы на Дунае невдалеке от Белграда приплыли все полномочные. Задавали тон цесарцы-австрийцы. Их было более всех. Возницын как был в Вене главным от Москвы, так и отправился на переговоры, благо путь был недальний, по реке на галерах.

Меж переговорщиков с турецкой стороны оказался старый знакомый Прокопия отуреченный грек-фанариот Александр Маврокордато. Он занимал высокую должность великого драгомана, то бишь переводчика-секретаря, первого и главного.

Фанар — квартал в Константинополе, где осели осколки знатных византийских родов, образовавших сословие фанариотов. Они служили туркам верой и правдой, забыв родовую гордость. Из них вышло немало господарей дунайских княжеств Валахии и Молдавии. И Маврокордато был из таких.

Возницын ему обрадовался. Он привёз с собою а Карловицы не только свой персонал, но и много чего для подкупу — для дач. Это было в обычае. Притом что мягкой рухляди и собольих шуб у него хватало. Он знал, что Маврокордато падок на дачи, иначе говоря, его легко купить. И весьма понадеялся на это.

Но византиец был вёрток как уж. Он, конечно же, обещал Возницыну всяческое благоприятствование, но интерес своих хозяев-турок блюл в первую очередь. Знал, отлично знал, что стоит им проведать о тайных переговорах, как его голова будет вялиться на ограде султанского дворца. Поэтому он известил Возницына запиской: «О делах же, о которых изволишь напоминать поговорить нам обща, прежде общего съезда и разговора, со всякою радостию, со всяческим дерзновением изволь мне их написать, таинства ваша сохраню и ответ вам дам о всех».

Возницын не помедлил с ответом. Он просил драгомана содействовать заключению если не мира, то перемирия особо с Россией, а с остальными... Что ж, пусть великая Оттоманская империя продолжает войну со Священной лигой, Москва тому не станет противиться.

Ход был простоват, ничего не скажешь. И разумеется, турки не клюнули.

— Вот тебе шуба соболья, господине, коли невмочь иначе, добейся хоть перемирия, — причитал Возницын. — Зело нужно, а ещё и Керчь в придачу. У вас всего и так много, ну что вам Керчь, она некогда нашей была и звалась Корчев.

— О перемирии стану хлопотать, склоняя пашу, а вот про Керчь забудь, того никак нельзя.

— Охота великому государю Керчь заиметь, уж так хочется! А коли выгорит, он так тебя вознаградит, что в злате купаться будешь.

Все переговоры эти проходили в великой тайности, потому что Маврокордато сильно опасался, как бы не обнаружили их переписку.

В конце концов Прокопий перестал упоминать про Керчь, поняв, что ни о каких территориальных уступках и речи быть не может, а что турки более всего склонны потребовать назад Азов с Таганрогом и прочими местами на побережье Азовского моря.

Цесарцы тянули. С умыслом, конечно. Своя рубашка ближе к телу — свой интерес дороже прочих. Начало конференции отлагалось. Пока что велись закулисные переговоры. Вот и Возницын с Маврокордато сходились тайно, в тёмное время.

Турки были неуступчивы. А когда речь зашла о Керчи, и вовсе взвились. Возницын в своём «Поношении» так описывает их реакцию: «И когда турские послы то услышали, в великое изумление пришли и вдруг во образе своём переменилися, и друг на друга поглядя, так красны стали, что больше того невозможно быть. И немало время молчали и с собою шептали, говорили, что он того не чаяли... И как тот Керчь отдать? Он держит врата всего Чёрного моря и Крымского острова, и град тот великой...»

Ни та, ни другая сторона не уступала. А ноябрь дышал холодом. «Стоим в степи, в людских и конских кормах и в дровах скудость безмерная... А пришло время самое зимнее, и стужа и нужда большая...»

Возницын жаловался Льву Кирилловичу Нарышкину, государеву дяде: «...труждаюся не в своём токмо, в общем его государеве, деле, и одною бедною головою как могу делать? Помириться с уступкою тех городов — беда, а остаться в войне одним — и то, кажется, не прибыль».

Месяц шёл за месяцем, а переговоры всё тянулись и тянулись. Уж и новый год наступил, и турки наконец поддались: согласились на двухгодичное перемирие.

Прокопий Возницын совсем изнемог. Написал царю: «По правде, государь, немцы (австрийцы. — Р.Г.) знают, как свои дела весть, и сей мир сильною рукою и в потребное себе время сделали. Я сие покорно донёсши, паки твоей государевой милости молю: помилуй грешнаго и убогаго своего сироту, а лучше я сделать сего дела не умел».

Помиловал царь-государь сироту — велел возвернуться в Вену. Внял, однако, его совету: послать бывалых переговорщиков на военном корабле в самое логово турское — Константинополь, дабы цесарцам рот заткнуть, а турок подивить и устрашить. Вот-де какие корабли да какой флот можем представить.

Мысль благая. Но прежде царь решил устроить торжество по поводу не совсем обычному. Будучи в заморских краях, нагляделся он на тех краёв государственные награды, именуемые орденами. И решился учредить свой российский орден — таковая пора приспела.

Покровителем Руси издавна почитался святой апостол Андрей Первозванный — потому первозванный, что был первым сред двенадцати апостолов, и ещё потому, что первым посетил Русь для святого крещения. Вот царь и заказал ювелирам знак сего апостола. Задуманы были и кавалерские одеяния, и иные атрибуты ордена. Имя Андрей — греческого происхождения, по преданию, он был евреем, получившим греческое образование.

Орденские знаки Петру понравились. Синий крест в двуглавом, тремя коронами увенчанном орле, на котором возлежит распятый апостол, с четырьмя латинскими буквами по оконечностям, означающими «Санктус Андеас патронум Руссиа», то есть «Святой Андрей покровитель России». Посерёдке орла хартия с девизом: «За веру и верность». Орденская звезда из серебра с двуглавым орлом на золотом поле с Андреевским крестом посередине и орденским девизом... Лента голубая чрез правое плечо.

В орденский праздник, а День апостола Андрея празднуется 20 ноября, кавалерам предписано являться в таком одеянии: в длинной зелёного бархата епанче [39] на подкладке из белой тафты с крагами серебряного глазета и вышитой на левой стороне большою орденской звездой и супервесте белого глазета с золотым галуном и нашитым на груди крестом. И в чёрной бархатной шляпе с красным пером и с Андреевским крестом на тулье.

39

Епанча — старинная русская одежда — длинный широкий парадный или дорожный плащ.

Золото, серебро, эмаль, алмазы и брильянты — всё сверкало и искрилось. Пётр подержал в ладонях орденские крест и звезду и остался доволен. Он не раздумывал, на кого возложить первый орден, кто будет его первым кавалером. Конечно же, Фёдор Головин! Генерал-адмирал, глава Посольского и иных приказов.

И вот 20 ноября состоялся праздник награждения первым российским орденом. Головин неловко чувствовал себя в пышной одежде. Он натянул глубоко на лоб бархатную шляпу, чтобы люди не видели его смущённого лица.

Царь увенчал его орденскими знаками и облобызал.

— Имя твоё, Фёдор, навеки вписано в отечественную историю, — произнёс он прочувствованно. — Ежели послужу, как ты служил, Отечеству нашему, то ты и меня со временем увенчаешь сими знаками.

Так, к слову, оно и вышло: спустя три года Головин увенчал царя орденом, всеми его знаками и одеянием.

Турки должны были лицезреть новоявленный российский флот во всей его красе и мощи. Разумеется, Пётр не рискнул выйти на нём в открытое море. Тем более, что было известно, что у Чёрного моря весьма строптивый норов и оно по весне склонно буйствовать, глотая корабли, как мелкую рыбёшку.