С Петром в пути

— А брадобритие? — неожиданно раздался возглас. — Нетто оголять себя есть обычай христианский?

— Народы, в коих побывал государь, все ревностно христианские, и меж них полная свобода — быть ли в бороде либо обнажать себя, — отвечал Денисов.

— На святых иконах все угодники Божии и сам Господь в бородах, стало быть, сей обычай есть благочестив, — продолжал тот же человек.

— Не все, не все. Егорий Победоносец, поражающий дракона, безбород. Пантелеймон-целитель тоже. Борода не есть знак благочестия. Не ею меряется добродетель, а трудами, смирением, удалением от зла. Мы все с почтением взираем на Виллема Иваныча Геннина, а ведь он безбород.

— Сей исповедует папскую, латинскую веру, — раздался другой голос. То был старец Корнилий, известный своим благочестием.

— Латинская вера — вера христианская, — настаивал Денисов. — Латинщики, они же католики, поклоняются Христу, Богородице, всем святым, что и мы. Только обряд у них иной. Но это вовсе не значит, что они иноверцы. Иная вера у мусульман, иной у них бог — Аллах, по-иному молятся ему, не почитают икон, супротивники святого креста. Оттого у нас вечное противление, войны. Они именуют нас неверными, а мы их так же, а ещё врагами Христова имени и святого креста.

— А с поляки отчего война? Они, слышно, тож Христовой веры.

— С поляками у нас война из-за земель. Вечный то спор. Хотят они Киев и поднепровские земли захватить. А ещё царь Алексей Михайлович объявил им: Киев — мать городов русских, оттоль святое крещение пошло, оттоль православие зачалось. Неможно Киев в чужие руки отдать.

— Христианские народы друг с другом воюют. Отчего таковое несогласие?

Андрей Денисов не смущался никакими вопросами паствы своей, ибо всех сожителей почитал он паствой, хотя был с ними на равных. На равных по правам, но не по уму. Ибо был он ума высокого, знаний обширных, как и брат его Симеон. Они выступали как просветители своих прихожан. Ибо то был духовный приход.

— А все войны, братие, причину имеют одну: из-за богатств и земель. Христос не вразумил единоверные народы, забыли они о его заповедях, забыли о долге не только перед ближними, но и перед дальними. Забвенна святая заповедь: не убий! Иногда и у нас, исповедников старой веры, несогласие доходит до края. Вот и сказано: возлюби ближнего как самого себя, а таково ли поступаем?

На амвон взошёл Симеон. Было время духовного песнопения, и он возгласил своё, сочинённое некогда:

— Кто бы мне построил Безмолвную пустынь, Чтобы мне не видеть Грешного света, Чтобы мне не слышать Искусительного гласа. Гряду, гряду, я грешен, В пустынь, дальнюю пустынь, Она мне подаст отраду, Бежавшему от мира смладу.

Благочестна та песнь, умильна. Умягчает сердца, отворяет путь покаянию, исторгает слезу не только у старых, у которых она на самом краю, но и у зрелых, у молодых.

Обнесли общежительный скит тыном. Срубили большой конный двор — уж не ковырялись в земле мотыгами, а бороздили её сошкой на конной тяге.

Дальше — больше. В Лексе, в женском общежительном скиту, завели скотный двор. Коровок пригнали, не жалея денег, благо выпасы окрест просторны и травами обильны. Своё молоко, своё маслице, сметанка.

Однако как ни трудились, а по весне рожь вымерзла, хлеба не стало. И тогда отправился Андрей Денисов в богатые хлебом места Поволжья. Где Христовым именем, а где за скудные деньги насбивал хлебный обоз, пригнал его с великим трудом и хитростью. Справились!

Устроили жизнь по монастырскому уставу, с келарями и подкеларями, уставщиками и справщиками. Меж тем докатилась и в эти Палестины весть — началась война со шведом. Виллем Геннин поставил невдалеке два железоделательных завода, а выговцам велел копать руду и ломать известь для железных дел. Стали лить пушки помногу и пищали, работали и бердыши, словом, всякое ружьё... Много неправд и пакостей чинили приказчики новгородского архиерея Иова. Добрались они и до Выгореции. Увели архиерейским именем коней да коров, облагали непосильными поборами. А однажды обманом захватили Симеона Денисова и увели в новгородский плен.

Отправился Андрей Денисов к Геннину с жалобой на бесчинства и бесчинников.

— Благодетель наш, бьём тебе челом на митрополита Иова. Не по-христиански поступают люди его с ведома самого владыки, его попущением.

Геннин не очень твёрд ещё был в русском языке, а потому велел повторить просьбу дважды и трижды, Ц прежде чем уразумел, в чём дело.

Почесал затылок, задумался. Митрополит — сила. Его голыми руками не возьмёшь. Тут надобно обратиться к самому государю: только он может его укоротить.

— Карашо, мой друг, я буду писать государь-батушка, а вы ступайте.

Призвал письмоводителя и велел составить письмо государю в следующих пунктах: «Прошу ваше величество, пожалуй для лучшей пользы... понеже я опасаюсь от архиерея новгородского погубления, понеже он верит другим своим бездельникам, а не своим рассмотрением управляет, и от них ныне в заключении сидит у архиерея Семён Денисьев, который в здешнем подъёме и в сыску руд был годен и пред другими радетелен в заводской работе. Прикажи... отнять совершенно из-под архиерейского и монастырского управления погосты, определённые к заводам, ибо прикащики архиерейские и монастырские работных людей не высылают порядочно, старостам воли не дают искать воров, разбойников и беглых, отбивают и не дают к розыску, сбирают лишнее, берут взятки; пустынных жителей, которые живут в лесу, руду и известь на завод ставят безо всякого ослушания и радеют путче других, архиерейские прикащики бьют и стращают... Для завода нужны грамотные люди, а у попов, дьяконов, пономарей и дьячков много сыновей, кои кроме гулянья и драки ничего не делают; не повелеть ли их взять в ученье».

Но на Иова не было никакой управы. Он по-прежнему держал Семёна в оковах и год, и два, и три... Пока тот не исхитрился и не сбежал. Потом схвачен был Данила Викулов, но тут царь вмешался, и его освободили.

Царь Пётр не желал подвергать преследованиям раскольников. Он говорил: у них тот же Господь, они творят те же молитвы. Вот его подлинные слова: «С противниками церкви с кротостию и разумом поступать... и не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением».

Так же действовали и царёвы управники. На жалобу Андрея Денисова о притеснениях, чинимых ландратами и бурмистрами, губернатор Ингрии Александр Меншиков издал указ, «чтобы никто не смел чинить никаких утеснений и помешательства в вере пустынножителям Андрею Денисову со товарищи под опасением жестокого истязания».

Но официальная церковь не унималась. И хотя Пётр провозгласил, что над совестью людей цари не властны, а только один Христос, но всё оставалось по-прежнему: гонения на раскольников были суровы.

— Митрополиты и остальные архиереи жалуются, что на раскольников нет-де управы и что власть им потакает, а не карает, — говорил Петру Головин.

— Карать — не моё дело. А скажи на милость, каковы купцы из раскольников?

Головин отвечал, что не знает, и обещал выяснить. Навёл он справки меж торговых людей и убедился, что купцы из раскольников честны и прилежны. Доложил Петру.

— Коли они подлинно честны и прилежны, то по мне: пусть веруют чему хотят, и когда уже нельзя их обратить от суеверия рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь, ни меч. А мучениками за глупость быть — ни они той чести недостойны, ни государство пользы иметь не будет.

— Я, государь, придумал, как ублаготворить архиереев и как бы наказать раскольников.

— Сказывай!

— Обложить их двойным окладом. И государству прибыль, и раскольникам вроде как утеснение.

— Благая мысль! — хохотнул Пётр и обнял Головина. — Сей же час подпишу указ.